О нём

Лорен Кристина

— Есть мормонская история, что коренные американцы, жившие здесь много лет назад, рассказали поселенцам, как ангелы им поведали, будто тех, кто останется здесь жить, осенит благословение и процветание.

— Особенно интересно, что коренные американцы больше не живут здесь именно из-за поселенцев.

Себастьян наклоняется, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Ты выглядишь сильно расстроенным.

— Так и есть.

— Из-за моей миссии?

— Уж точно не из-за Y.

Он мнется и хмурится.

— Просто… разве ты

не знал, что этим занимается большинство из нас?

— Да, но, наверное, я подумал…

Посмотрев вверх, я невесело усмехаюсь. Ну что за и идиот!

Смогу ли я остановить наконец этот резкий наплыв чувств?

— Таннер, меня не будет всего два года.

Мой смешок настолько сдавленный, что похож на кашель.

— «Всего», — покачав головой, я опускаю взгляд к своим ногам. — Тогда, конечно же, больше причин для расстройства нет.

Мы погружаемся в молчание. Между нами словно выросла глыба льда. Я такой мудак. Веду себя как ребенок; из-за меня все становится еще более неловким.

— У тебя будет возможность хотя бы звонить? — спрашиваю я. Мне уже плевать, насколько безумно мое поведение.

Себастьян мотает головой.

— Отправить электронное письмо или… смс?

— Я могу писать на электронную почту своей семье, — уточняет он. — Иногда могу пользоваться и Фейсбуком, но… только по делам Церкви.

Я чувствую, когда Себастьян поворачивается, чтобы посмотреть на меня; ветер такой сильный, что от его порывов больно лицу, словно небо пытается привести меня в чувство.

Очнись, Таннер. Очнись, мать твою.

— Таннер, я не… — Себастьян проводит рукой по лицу и качает головой.

Когда он делает паузу, я решаю додавить.

— Что?

— Я не понимаю, почему ты так расстроен.

Он поворачивается ко мне. Лицо хмурое, но в нем нет смятения; по крайней мере, так кажется. То есть я ведь знаю, что он знает. Может, Себастьян просто хочет услышать это от меня? Хочет, чтобы я произнес это вслух, после чего он сможет мягко пояснить, почему мы не можем быть вместе? Или же хочет, чтобы я признался в своих чувствах, и тогда он сможет…

В общем-то, на причину мне плевать. Эти невысказанные мысли (которые не покидают мою голову ни на минуту) словно огромный валун, и если я не дам им волю, он рухнет и уничтожит внутри все хрупкое.

— Ты мне нравишься, — говорю я.

Но когда поднимаю голову, замечаю, что этих слов недостаточно; они не стирают это странное выражение с его лица.

— И я знаю, что твоя вера подобные чувства не позволяет.

Себастьян ждет — не двигаясь и будто не дыша.

— Она не разрешает парням иметь такие чувства по отношению… к другим парням.

— Да, — еле слышно говорит он.

— Но я не мормон, — так же тихо добавляю я. — Для моей семьи в подобном нет ничего дурного. И я не знаю, что делать со своими чувствами по отношению к тебе или как их остановить.

Я был прав. Мое признание

его не удивляет. Лицо Себастьяна проясняется, но спустя секунду омрачается чем-то еще. Каждая черточка становится напряженной. Интересно, не сожалеет ли он, что я признался ему? Может, ему хотелось, чтобы я притворился, будто он всего лишь мой приятель, что я просто буду скучать по нашему общению и работе над этой идиотской книгой, когда он уедет на два года?

— Я… — начинает Себастьян, а потом сдержанно выдыхает, словно контролирует себя и каждая молекула воздуха выходит по отдельности.

— Тебе не обязательно что-то говорить, — отвечаю я. Мое сердце увеличивает скорость. Словно изнутри меня бьют кулаком: удар, еще удар, снова удар. Дурак, дурак, дурак. — Я просто хотел пояснить, почему расстроен. И… — добавляю я, попутно желая, чтобы земля разверзлась и поглотила меня, — еще потому, что моя книга — о моих чувствах к тебе.

Себастьян сглатывает, а я не свожу глаз с его шеи.

— Думаю, я об этом знал.

— Думаю, я тоже в курсе, что ты знал.

Его дыхание становится глубоким и быстрым. На щеках появляется румянец.

— А тебе всегда… нравились парни?

— Мне все всегда нравились, — отвечаю я. — Я би. Дело в самом человеке, а не в частях тела.

Себастьян кивает и не останавливается. Он все кивает и кивает, глядя на свои руки, зажатые между коленей.

— Почему бы тогда тебе просто не быть с девушкой? — тихо спрашивает он. — Ведь они тебя тоже привлекают. Разве так не проще?

— Это не вопрос выбора.

Все гораздо хуже, нежели я предполагал. И гораздо тяжелее, чем когда я рассказал отцу.

После разговора с папой мне казалось, что он больше беспокоился о том, как ко мне будут относиться другие, и что препятствия, которые я встречу на своем пути, он не в силах мне помочь преодолеть. Но это внешняя реакция. Внутри же у отца была твердая позиция. Он хотел, чтобы мир меня принял, поэтому делал все возможное, чтобы спрятать от меня собственные страхи.

Но сейчас… оказывается, я сильно ошибся. Мне не стоило говорить Себастьяну. Разве после такого мы сможем остаться друзьями? В голову приходит мелодраматическая мысль, что, наверное, так и ощущается разбитое сердце. Никакого мощного удара — только медленно и болезненно разрастающаяся трещина прямо в центре груди.

— Я думаю… мне всегда нравились парни, — шепотом говорит Себастьян.

Мой взгляд метнулся к его лицу.

Его глаза оказались полны слез.

— То есть я в этом уверен.

Боже мой.

— А девушки меня совершенно не привлекают. Тут я тебе завидую. До сих пор продолжаю молиться, что однажды это изменится, — он глубоко вздыхает. — И я еще ни разу не произносил это вслух, — когда Себастьян моргает, по его щекам катятся слезы. Запрокинув голову и глядя в небо, он издает невеселый смешок. — Не могу понять, как себя при этом чувствую: хорошо или ужасно.