О нём
Шрифт:
Мои мысли превратились в смерч, а кровь бурлит, словно воды вышедшей из берегов реки. Пытаюсь понять, что сейчас лучше всего сказать и что бы мне самому хотелось услышать в подобной ситуации. Проблема в том, что признание Себастьяна — это огромный шаг. Куда больший, чем сделал я, когда рассказал родителям.
Я инстинктивно выбираю те же слова, которые сказал мне папа:
— Не могу выразить, насколько я рад, что ты мне доверяешь.
— Да, — когда Себастьян поворачивается, его глаза мокрые. — Но я никогда… — он качает головой. — То есть я… хотел, но никогда…
— Ты никогда не был с парнем?
Он быстро
— Нет. Ни в каких смыслах.
— Я целовался с парнями, но если честно… я никогда не чувствовал себя… вот так.
Какое-то время Себастьян молчит.
— Я пытался измениться. И… — прищуривается он, — даже не позволял себе фантазировать о том, на что это может быть похоже — быть с…
Его слова как удар прямо в солнечное сплетение.
— Но потом я встретил тебя, — добавляет Себастьян.
А эти — как еще один, намного сильнее.
Я словно покинул собственное тело и с тропинки слежу за происходящим. Соприкасаясь руками, мы сидим на камне. И я понимаю, что этот момент навсегда останется очень важной частью истории моей жизни.
— В первый раз, когда я тебя увидел… — начинаю я, но Себастьян уже кивает, будто в точности знает, что именно мне хотелось сказать.
— Да.
В груди все сжимается.
— Я никогда не чувствовал ничего подобного.
— Я тоже.
Поворачиваюсь к нему, и дальнейшее происходит очень быстро. В один момент Себастьян смотрит мне в глаза, а в следующий его губы уже прижаты к моим — теплые, гладкие и такие приятные на ощупь. О боже. Я издаю какой-то гортанный звук, контролировать который не в состоянии. Себастьян отвечает мне тем же, и мой стон превращается в смех, потому что когда он отстраняется, на его лице красуется такая широкая улыбка, какой я никогда еще у него не видел. А потом он снова целует меня — на этот раз глубже и держа руки на моей шее.
Его рот приоткрывается, и я ощущаю осторожное движение его языка.
Под моими прикрытыми веками взрываются фейерверки — такие яркие и сильные, что я почти слышу звуки взрывов. Наверное, это плавится мой мозг или наступает конец света, или же в нас попал метеорит, и мне даровано подобное блаженство как последнее ощущение, перед тем как меня отправят в чистилище, а Себастьяна в гораздо лучшее место.
Это не первый его поцелуй — я это знаю, — но первый настоящий.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Пока мы спускаемся вниз, я не знаю, куда девать руки. И тем более не знаю, что же делать со спутанными в клубок эмоциями. Произошедшее на холме теперь словно вытатуировано на каждой моей нервной клетке; уверен, я буду помнить ощущения от каждого прикосновения и сорок лет спустя.
Мама всегда учила меня проговаривать свои эмоции, называть их. Итак. Помимо головокружительного возбуждения я чувствую себя
нервозным,
нерешительным
и отчаянно жаждущим повторения.
Но даже самые неспокойные эмоции бледнеют от моего восторга.
Я
целовался
с Себастьяном.
Я все еще чувствую его губы, язык и смех, эхом отразившийся в пространстве между нами. Мы целовались снова и снова. Всеми видами поцелуев. Они были быстрые и небрежные, медленные и глубокие, которые заставляют думать о сексе и о том, чтобы проваляться кое с кем под одеялом до полудня. Себастьян прикусил мою губу, я ответил тем
Но на самом деле, стоит мне подумать об этом, я вдруг вспоминаю, что наши поцелуи прекратил Себастьян: он отодвинулся, когда почувствовал мою руку, играющую с нижним краем его рубашки.
Он говорил, что у него ничего не было с парнями, но суть процесса ему явно не в новинку, поэтому я готов поспорить: подружки у него были. Тем не менее нас обоих трясло от эмоций, поэтому, возможно, для Себастьяна произошедшее между нами так же отличается от всего остального, как и для меня.
Он когда-нибудь… занимался сексом? Думаю, что нет. Уверен, Отем посмеялась бы надо мной и сказала, что некоторые ученики-мормоны самые развратные во всей школе. Но вспоминая все, о чем мне говорил Себастьян, я думаю, если не брать в расчет случившееся сегодня, он чтит главные правила.
Но захочет ли он им заняться? Со мной.
Эти вопросы вызывают беспокойство и горячку.
Я, конечно, бегу вперед паровоза, но сейчас настолько взвинчен и под кайфом одновременно, что не понимаю, как все это уложить в голове. Мы… встречаемся, или что? Даже если больше никто о нас не знает.
Себастьян увидится со мной снова?
Воображение рисует маму, которая стоит и притоптывает ногой, побуждая посмотреть на все происходящее повнимательней, но этот образ тут же улетучивается. Память от прикосновения губ Себастьяна слишком свежа.
Момент, когда мы встаем с камня и отряхиваемся, ощущается словно прокол защитного пузыря. Мы были на прогулке, но даже на улице мне казалось, что в целом мире существуем лишь я и Себастьян. Мы словно были совсем одни. Но каждый шаг с холмов в сторону дома все больше и больше растворяет ту окутавшую нас защитную оболочку. У наших ног простирается большой и чистенький Прово.
Мне не хочется возвращаться. И не хочется идти домой; вне зависимости от того, как сильно я люблю свой дом, семью, свою комнату и музыку, быть с Себастьяном я люблю больше.
Он предсказуемо молчалив. Идет на безопасном от меня расстоянии, вне досягаемости, опустив взгляд и глядя себе под ноги. Уверен, что внутри у Себастьяна еще больший ураган чувств, чем у меня, но и я сам порядком запутан. Плюс довольно трудно понять, о чем говорить, — в случае если нам стоит обсудить случившееся.
В подобной (постпоцелуйной) ситуации с девушками — в Прово у меня был всего один такой опыт — возвращаясь в город, мы держались бы за руки, а я старался бы вернуть контроль над собственным телом. Даже не сомневаюсь, что в ситуации с парнями было бы то же самое. Но только не с мормонами, которые — а наше молчание и отсутствие прикосновений означает, что мы поняли это одновременно, — окажутся предметом пересудов и молитв, если будут замечены возвращающимися с прогулки в горах, держась за руки с другим парнем.