О нём

Лорен Кристина

МЫ ПРОВЕЛИ ДЕНЬ В ПОСТРОЙКЕ.

«НА БЛАГО ЛЮДЯМ», — СКАЗАЛ ОН.

НОВЫЙ ОПЫТ, НОВОЕ МЕСТО, НОВЫЕ ДЕТАЛИ.

ПРОСТО ПРИЙТИ И БЫТЬ БЕЗОГОВОРОЧНО ПРИНЯТЫМ.

НО МНЕ ПОНРАВИЛОСЬ, И Я СКАЗАЛ ЕМУ ОБ ЭТОМ.

ОН ПОЛОЖИЛ ДОСКУ НА ПЛЕЧО, СЛОВНО ШТЫК, И Я ЧУТЬ БЫЛО НЕ ЗАСМЕЯЛСЯ, РАЗМЫШЛЯЯ, КАКОВО ЭТО — ВЛЮБИТЬСЯ В СОЛДАТА ПО ТУ СТОРОНУ ПОЛЯ БОЯ.

Я закрываю глаза.

***

Наверное,

этого стоило ожидать. После субботнего вечера я должен был предугадать, что в понедельник отношения между нами станут натянутыми, поскольку в воскресенье Себастьян много времени провел в церкви.

Когда после обеда я прихожу на Семинар, Себастьян не поднимая головы что-то читает, но мне заметно, что он ощущает мое появление — расправляет плечи и, тяжело сглотнув, прищуривается.

Даже Одди заметила неладное. Она садится рядом, отодвигает книги в сторону и наклоняется ко мне.

— В чем дело? — тихо спрашивает она. — У вас все в порядке?

— А что такое? — я окидываю Себастьяна взглядом, словно не понимаю, о чем речь, и пожимаю плечами. — Уверен, с ним все нормально.

Но внутри ощущаю беспокойство. Вчера он ничего мне не написал. А сейчас не хочет смотреть в мою сторону.

Что-то не так. И как бы легкомысленно я ни старался отмахиваться от беспокойства своих родителей, похоже, проблем мне все равно не избежать.

В класс врывается Эшер с сидящей у него на спине и визжащей Маккеной, а когда он опускает ее на пол самым неприличным образом, все замолкают.

С хихиканьем она скользит вниз, в то время как он завел руки за спину и держит их у нее на заднице. Их появление настолько нелепо, настолько призвано привлечь всеобщее внимание, что даже Буррито-Дэйв с недоумением спрашивает:

— Чувак, ты в своем уме?

И тут, словно объявляя о своем воссоединении, они целуются на глазах у всего класса.

— Ну допустим… — с досадой говорю я. Макэшеры публично демонстрируют свои чувства, и окружающим плевать. Все только глаза закатывают. Кстати, они оба мормоны, и, если я не ошибаюсь, не должны так себя вести в принципе — не только в школе. Но разве кто-нибудь будет их высмеивать, сторониться или угрожать им? Нет. Епископу на них никто не пожалуется. Из школы их не выгонят. И тем не менее, Макэшеры — главные генераторы шумихи в классе — теперь снова вместе, потому что, видимо, им стало скучно из-за отсутствия сплетен, которые они бессознательно подпитывают, чтобы людям было что о них болтать. И я готов поспорить на что угодно: Макэшеры занимались сексом всеми мыслимыми и немыслимыми способами. При этом Эшер все равно уедет на миссию, а после возвращения женится на хорошей мормонской девушке — возможно, даже на Маккене — и будет лицемерно вещать о ценностях СПД, как и все остальные. В то время как Себастьян не может всего лишь посмотреть на меня во время урока, потому что, как мне кажется, ругает себя за сравнительно невинные прикосновения, которые мы позволили себе в субботу.

Мое мрачное настроение сменяет начинающая закипать ярость.

— Кажется, это предстоящий выпускной сделал их более любвеобильными, — замечает сидящая рядом Отем.

— Или вконец отчаявшимися, — я вытаскиваю из рюкзака ноутбук и снова смотрю в сторону Себастьяна. Он так ни разу ко мне и не повернулся.

Жаль, что я не могу бросить в него чем-нибудь и громко крикнуть: «ЭЙ, ТЫ ЧТО, УЖЕ НЕ ПОМНИШЬ МЕНЯ?» Вместо этого достаю телефон и отправляю ему смс:

«Привет. Я тут».

Потом наблюдаю, как Себастьян

достает из кармана телефон и читает.

Затем оборачивается через плечо и еле заметно улыбается, так и не встретившись со мной взглядом — посмотрев куда-то поверх моей головы, — а потом опять отворачивается.

Мои мысли превращаются в кашу. В памяти всплывает успокаивающий голос мамы, говорящий мне, что Себастьян скоро уезжает и что мормонов мне все равно никогда не понять. Как быть, если Себастьян молился и впервые почувствовал себя после этого хуже?

В классе все шумят и болтают, а я словно по спирали проваливаюсь в какую-то пустоту. Черновики писать закончили почти все, и Фудзита дает советы, как улучшить работу. По крайней мере, так мне кажется. Хорошо, что Отем дотошно за ним записывает, поскольку я не в состоянии понять ни слова. Я склоняюсь над новой пачкой стикеров и пишу.

ЛУНА ИСЧЕЗЛА, ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ТУСКЛОЕ СВЕЧЕНИЕ ФАР.

ДОРОГА ДОМОЙ ДЛИЛАСЬ ВЕЧНОСТЬ, И МЫ БЫЛИ ОДНИ.

ХОЧУ СБЕРЕЧЬ ТВОЕ ТЕПЛО, КОТОРОЕ ОЩУЩАЛ, ЛЕЖА НА КАПОТЕ ЭТОЙ МАЛЕНЬКОЙ МАШИНЫ.

Я ВСПОМИНАЛ БЫ О НЕМ КАЖДЫЙ ДЕНЬ.

И ПРЕДСТАВЛЯЛ БЫ ТЕБЯ В СВОЕЙ ПОСТЕЛИ.

И ТЕБЯ В СВОЕЙ ЛАДОНИ, ТАКОГО ТЯЖЕЛОГО И ГОРЯЧЕГО.

Я БУДУ ХОТЕТЬ ТЕБЯ ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ.

ТЫ УКУСИЛ МЕНЯ ЗА ШЕЮ, КОГДА КОНЧИЛ.

А ПОТОМ, НЕ ОТРЫВАЯ ГЛАЗ, ЦЕЛОВАЛ МЕНЯ.

И я делаю все возможное, чтобы не поглядывать на Себастьяна.

***

Хватаю свои вещи и выхожу из класса в считанные секунды после звонка. Меня окликает Отем, но я не останавливаюсь. Потом напишу ей и все объясню. Я дохожу до конца коридора, когда слышу свое имя. И на этот раз меня зовет не Отем.

— Таннер, подожди.

Ноги против моей воли ступают медленнее.

— Ну привет, — отвечаю я, не отводя взгляд от шкафчиков. Мне не стоит сейчас с ним разговаривать; мне больно, я растерян и боюсь, что могу наговорить лишнего.

— «Ну привет»? — похоже, Себастьян смущен. И не удивительно: впервые именно он тот, кто преследует.

Мы стоим посреди коридора, как два камня в реке; толпы учеников вынуждены нас обходить. Я бы не назвал это место укромным, но раз уж он решил поговорить здесь, то ладно.

— Ты идешь на урок? — спрашивает Себастьян.

Сам не знаю, почему зарождающийся внутри меня шторм выбрал именно эту секунду, чтобы разбушеваться. Почему сейчас? Почему именно этот момент? На выходных ведь все было так хорошо. Но один день молчания плюс неловкий обмен приветствиями в классе — и бум! Мой мозг в панике, а нервы взвинчены.

Я словно вернулся в горы и снова слышу, как Себастьян говорит «Я не… из этих. Я не гей».

Но сегодня есть что-то еще. В его сведенной челюсти, напряженной позе, и в том, как он держится поодаль. Это говорит мне, что наш с ним вечер принес больше вреда, чем пользы. В душе Себастьяна идет борьба, о которой он и сам не подозревает. Он по-прежнему по уши увяз в своих догмах и своем мире, полном «надо» и «должен», и не сможет признаться самому себе, что ему нравятся парни. Что ему всегда будут нравится парни. И что это всегда будет частью его сути — идеальной частью, заслуживающей восхищения и уважения, как и все остальное в нем.