О нём

Лорен Кристина

Поэтому я спрашиваю его:

— Ты хотя бы теоретически допускаешь возможность признаться родителям, что ты гей?

Похоже, Себастьян не удивлен, что разговор свернул на эту тему. Он не вздрагивает и не переспрашивает. Лишь больше хмурится и отходит от меня еще на шаг.

— Мне нужно выяснить о себе еще очень многое, прежде чем начать с ними подобный разговор.

Я впиваюсь в него взглядом.

— Себастьян, а ты гей?

Ну, то есть, конечно же, он гей.

Разве нет?

Он смотрит на меня, как на незнакомца.

—

Я не знаю, как ответить на этот вопрос.

— Но он простой. «Да» или «Нет».

— Я знаю, кем хочу быть.

— Кем хочешь быть? — и какого хрена это должно означать?

— Хочу быть добрым и щедрым, брать пример с Христа.

— Но какое это отношение имеет к моему вопросу? Ты уже такой. А еще надежный, заботливый и преданный. И все эти качества делают тебя тем человеком, которого я люблю. Ты уже такой. Быть геем не значит что-то из этого изменить.

И вот он, этот момент, когда мои слова словно оседают на его коже, а спустя секунду впитываются. Я сказал это. И не про гея. Я сказал «люблю».

Пробормотав мое имя в ответ, Себастьян смотрит куда-то в сторону.

Я сказал, что люблю его, а он на меня даже не смотрит.

Поэтому мой следующий вопрос кажется важнее предыдущего.

— Себастьян, ты слышал, что я сейчас сказал? Я люблю тебя. Ты обратил внимание на мои слова?

Он кивает.

— Обратил.

Я замечаю румянец на его щеках, и знаю, что это от радости. Потому что уже привык распознавать разные оттенки его румянца. Странно, правда?

Себастьяну одновременно и нравится слышать, что я люблю его, и нет.

— Для тебя это чересчур, — говорю я. — Верно?

— Да, — отвечает он. — Откровенно говоря, слышать это чересчур. И я не про твой вопрос, — здесь он понижает голос, — гей я или нет. Просто мне нечего сказать, ведь скоро выход моей книги, потом я уеду на миссию, и вообще сейчас происходит слишком много всего.

— То есть слышать, что я тебя люблю, тебе сейчас не совсем удобно?

Себастьян морщится.

— Таннер. Нет. Просто я не знаю, смогу ли дать тебе то же, что ты хочешь дать мне.

— Дело не в желании одарить тебя своими чувствами, — мне почти смешно. — Я просто говорю тебе о природе своих чувств.

Себастьян смотрит на меня как на сумасшедшего.

Как будто не верит мне.

— Я люблю тебя, потому что ты — это ты. Люблю не за твой румянец, глаза или за то, как действуют на меня твои прикосновения, — говорю я, и он снова краснеет. — И моя любовь никуда не денется, когда ты уедешь в свой книжный тур. Она никуда не денется, когда уедешь и на миссию. Я останусь здесь и по-прежнему буду думать обо всем этом. По-прежнему буду стараться стать лучше как человек, друг, сын. И по-прежнему буду гадать, как стать тебе лучшим бойфрендом. А ты уедешь на миссию, и все твои мысли будут о том, как сильно ты не хочешь быть геем.

Кажется, Себастьян злится. Поначалу я жалею о сказанном, но потом это чувство растворяется

как дым: потому что на самом деле я убежден в каждом произнесенном слове.

— Дело не в нежелании… — начинает он, но потом отворачивается и со злостью стискивает зубы.

— Так значит, это все? — интересуюсь я. — Мы сейчас достигли твоего предела?

Себастьян качает головой, но, помолчав, все же отвечает:

— Ты ждешь, что я буду являть собой нечто, не соответствующее моей сути.

Нечто. Не быть кем-то. А являть нечто.

— Я просто хочу, чтобы тебе было комфортно осознавать себя тем, кто ты есть сейчас. И знаю, что из нас двоих я не единственный, кто влюблен.

И тут он словно прицеливается и стреляет. Со спокойной миной на лице.

— Думаю, нам лучше расстаться, — говорит Себастьян и делает паузу, в течение которой внутри меня все превращается в камни и обрушивается вниз. — Все это зашло не туда.

***

Объяснить, что произошло в конце дня, мне трудно.

Я ушел сразу же после тех его слов. И даже толком не мог вспомнить, что делал. Наверное, поехал к озеру. Или просто без остановки ездил то тут, то там.

Когда стемнело, а экран моего телефона не переставал светиться от миллиона смс от Отем (от Себастьяна не было ни одного), я развернулся и поехал прямо к ее дому.

Раньше я никогда не замечал, что у нее в комнате пахнет ванильными свечами, а лампа отбрасывает успокаивающий голубой свет. Как никогда и не замечал, что Отем обнимает как бы постепенно. Сначала обхватывает руками, потом сжимает в объятиях, а потом стискивает сильней, в то время как мой мозг распознает разные уровни близости — от «Привет, как ты?» к «Таннер, поговори со мной», а потом и к «О боже, что произошло?»

После чего мы достигаем еще одного уровня: Отем мягко уговаривает меня сесть. Держит руки у меня на лице, а я бессвязно лепечу что-то и плачу, но даже не осознаю этого, пока она не начинает сцеловывать мои слезы. Я признаюсь ей, что мы с Себастьяном были вместе. Рассказываю обо всем случившемся и чем это закончилось, а также каким жалким я себя сейчас ощущаю.

Губы Отем, приоткрытые от удивления, оказываются совсем рядом с моими, а потом случается кое-что еще.

И вот так я наломал дров.

И все разрушил.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Я понятия не имею, что делаю. Мне не стоит сейчас здесь находиться. У меня красные глаза и взъерошенные волосы. На мне та же одежда, в которой провел ночь, вот только

а) я кинулся в душ, едва пришел домой,

б) заснуть мне так и не удалось.

Я в диком раздрае.

Пока иду к шкафчику Отем, оглядываю коридор. Обычно Одди хорошо заметна в толпе: ее рыжие волосы как огненная вспышка в море джинсовой одежды спокойных цветов, а голос можно услышать с другого конца школы.