О нём
Шрифт:
— У Дикона было соревнование, так что мы были там.
Дикон. Ее бойфренд и звезда команды по гребле в одном лице.
Не стану отрицать, я ревную — хотя совсем чуть-чуть. Но в целом, кажется, он классный парень. Ирландец. По уши влюблен в Отем. Так что он мне уже нравится. На прошлой неделе Дикон написал мне с просьбой помочь выбрать ей подарок на день рождения. Подключить лучшего друга — умный ход.
— Я скучаю по тебе, — говорю я.
— Я тоже.
Рассказав друг другу, чем займемся на День Благодарения, мы договариваемся созвониться на следующей неделе и, переполненные любовью друг к другу, заканчиваем разговор.
Не проходит и пятнадцати минут, как я снова чувствую
Но потом в дверях вижу Брекина с фрисби в руке.
— Из-за кого из них на этот раз?
Однажды вечером после нескольких эпизодов «Во все тяжкие» подряд и моря водки с тоником я обо всем ему рассказал.
— Из-за обоих.
Брекин показывает на фрисби.
— Пойдем на улицу. Там хорошая погода.
***
В моей жизни было несколько моментов, когда я ощущал действия высших сил. Первый произошел, когда мне было шесть лет, а Хейли три года. Это мое самое раннее отчетливое воспоминание; все предыдущие — невнятные и обрывочные. Например, как я бросаюсь пастой или как смотрю в потолок, когда кто-то из родителей читает мне перед сном. А то очень хорошо отпечаталось у меня в голове. Мама, Хейли и я поехали в T.J. Maxx. Стойки с одеждой стояли так близко друг к другу, что пройти мимо и не задеть какую-нибудь вещь было практически невозможно.
Глупенькая Хейли, играя, несколько раз пряталась от мамы среди вещей. Но потом совсем исчезла. Минут десять мы бегали по магазину и в панике громко ее звали, проверив каждую полку. Но найти Хейли никак и не могли. По нашей просьбе продавщицы вызвали охрану. Мама была в истерике. Я тоже был в истерике. Раньше никогда не делал ничего подобного, но закрыв глаза, я начал умолять — не человека, не силу, а, наверное, некое возможное будущее, — чтобы с Хейли все было в порядке. Всего за несколько недель до этого происшествия я узнал слово «похищение», и оно так сильно перестроило мое мышление, что возможность похищения я видел на каждом шагу.
Я чувствовал себя гораздо лучше, когда без конца повторял: «Пожалуйста, пусть Хейли найдется, пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо, пожалуйста», — и, наверное, именно поэтому отлично понимал Себастьяна, когда он говорил, что молитва успокаивает. А тогда я понимал, что беспомощен, но все равно казалось, что у моих пожеланий есть сила и что они могут изменить случившееся с моей сестрой.
Никогда не забуду то внутреннее спокойствие. Не переставая мысленно повторять одни и те же слова, я подошел и обнял маму, и хотя продавщицы продолжали бегать и кричать, мое спокойствие передалось и ей. Мы стояли и концентрировались на своих вдохах и выдохах, надеясь, что Хейли где-то поблизости, в то время как охранники отдавали друг другу распоряжения по рации, а продавщицы осматривали каждый закуток. И наконец из-за пыльной стойки в дальней части магазина выскочила Хейли и с горделивой улыбкой до ушей закричала:
— ХЕЙЛИ ВЫИГРАЛА!
Были и другие моменты. Когда кто-то будто убедил меня не приходить на пляж в день, когда там заметили отбойное течение. Я помню это умиротворяющее чувство, когда сначала ты расстроен, а потом, не очутившись в катастрофе, просто дышишь — медленно вдыхаешь и выдыхаешь, гадая при этом, с чего это вдруг прекратилась паника и наступило расслабление. Иногда это были незначительные моменты, иногда важные, но я не перестаю считать, что такие мгновения — неотъемлемая часть человеческой жизни. Особенно когда вырос окруженным заботой близких.
Тем не менее все описанное никак не объясняет случившееся этим воскресным днем. Мы с Брекином вышли из дома покидать фрисби. На улице стояла замечательная безветренная погода — 23 градуса и ни единого облачка. Странная дымка с океана, которая часто висит
Наверное, я сейчас сильно романтизирую — когда нахожусь в здравом и склонном к атеизму уме, я не сомневаюсь, что склонен романтизировать важные моменты (насчет иных случаев не поручусь), — но как только вспоминаю этот день, в голове всегда одно и тоже. Как будто наша игра, с ее подачами и перемещениями, имела определенный узор, выполненный с помощью линейки-спирографа. После каждой пойманной подачи Брекина мы смещались на один и тот же градус: вот мы развернулись на десять, пятнадцать, двадцать градусов, потом на тридцать и, наконец, ровно на девяносто градусов относительно места, откуда начали.
Походка каждого человека так же уникальна, как отпечаток пальца. Себастьян всегда ходил, ровно держа тело, неторопливо и с осторожностью. Каждый шаг такой же выверенный, как предыдущий. Я помнил очертания его плеч — широких и мускулистых — и как он держал голову — ровно и с изяществом. Помнил, что во время ходьбы он слегка прятал большой палец, что со стороны выглядело, как кулак, а левая рука всегда оставалась расслабленной.
И вот я увидел Себастьяна, подсвеченного сзади солнцем. Поэтому черт лица было не разглядеть, лишь манеру ходить. И он шел ко мне.
Брекин бросил фрисби, но когда солнце ослепило мои вытаращенные глаза, зеленый диск медленно пролетел мимо меня.
Проморгавшись и избавившись от солнечного зайчика в глазах, я снова посмотрел Брекину за спину. Человек подошел ближе, и оказалось, что это совсем не Себастьян. Кто-то другой, с прямой осанкой и привычкой держать правую руку почти в кулаке.
Сходство есть, но это был не он.
Из курса биологии в одиннадцатом классе я помню, что у нейронов, передающих в мозг сигналы о боли и называющихся C-волокнами, на самом деле, низкая скорость проводимости. Информация о боли поступает в мозг медленнее любой другой — включая и осознание, что скоро будет больно. Учитель спросил у нас, почему, по нашему мнению, это выгодно с точки зрения эволюции, и ответ тогда казался очень простым: нам необходима возможность избежать соприкосновения с источником боли, прежде чем она нас поразит.
Предпочитаю думать, что таким образом я был готов к грядущей боли. Поскольку солнечный свет достиг меня первым, предупредив о том, что вот-вот появится источник боли: моя надежда. И напоминая мне, что, конечно же, это не Себастьян. Я же в солнечном Лос-Анджелесе.
А он был где-то еще, спасал заблудшие души. Так что его здесь и быть не могло.
«Себастьян сюда вообще никогда не приехал бы, — думал я. — И не вернулся бы ко мне».
Нормально ли я себя при это чувствовал? Нет. Но скучать по нему всю оставшуюся жизнь казалось легче, нежели вести борьбу, которая была обыденной для Себастьяна: по утрам прятать себя в условную коробочку и помещать ее внутрь собственного сердца, надеясь при этом, что оно сможет биться несмотря на всевозможные запреты, которые кажутся клеткой. Каждый день я могу ходить на занятия, оставаясь при этом самим собой, знакомиться с новыми людьми, гулять и кидать фрисби. Каждый день я был благодарен, что ни для кого вокруг не имеет значения, слишком ли или недостаточно мужественно себя веду, чересчур открыт по отношению к другим или же наоборот.