О приятных и праведных
Шрифт:
— Ну же, Биранн, давайте. — Это прозвучало мягко, почти просительно.
— Что значит — «Ну же, давайте»? Я не отрицаю, что знаю Джуди Макрейт и что Радичи тоже знал ее. Она — дама многосторонняя, с широким кругом знакомства.
— Вы познакомились с ней через Радичи?
Видно было, что Биранн насторожился.
— Нет. Нас познакомил ее муж. Макрейт умеет распорядиться ходовым товаром. Радичи познакомился с ней таким же образом.
— Макрейт и вас тоже шантажирует?
— Почему
— Нет. Он шантажировал Радичи.
— Вот как? Ах да, припоминаю. Интересно. Возможно, это объясняет самоубийство.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Не убежден, дорогой Дьюкейн, что я признаю за вами право устраивать мне допросы.
— Тогда почему же вы сегодня сюда явились?
— Допустим, потому что вы действовали мне на нервы. Впрочем, если хотите знать правду, я явился сам задать вам кой-какие вопросы.
— О чем?
— О том, насколько близко вы знакомы с Джуди Макрейт.
— Ну, знаете!
Дьюкейн поднялся, со стуком отодвинув кресло и едва не опрокинув лампу. Прошел быстрым шагом на другой конец комнаты, вернулся назад. Он глянул сверху вниз на Биранна и понял, что они поменялись местами. Биранн вольготно расположился в кресле, Дьюкейн — стоял перед ним. В том, что Биранн умен, сомневаться не приходилось. Выкрутится, подумал Дьюкейн. Откуда взялась у него эта уверенность, что здесь есть из-за чего выкручиваться?
— Так как же? — сказал Биранн.
Он, кажется, совершенно расслабился; рука его поглаживала стакан, ноги протянулись вперед, продолговатая узкая голова лениво покоилась на спинке кресла.
Пришел сюда выяснить, много ли мне известно, думал Дьюкейн, а я фактически дал ему понять. Вот черт! С этой мыслью в нем окончательно утвердилась уверенность, что Биранн виновен — в чем-нибудь да виновен, и не исключено, что в чем-то серьезном. Не мешало бы припугнуть его, подумал он.
Лихорадочно собираясь с мыслями, Дьюкейн сказал:
— Вы отлично знаете, что я едва знаком с миссис Макрейт.
— Вы целовались с ней, — сказал Биранн. — Хотя, конечно, темные лошадки вроде вас частенько обгоняют всех прочих.
С коротким смешком Биранн плеснул себе в стакан еще виски.
— Это она меня поцеловала, — сказала Дьюкейн. — Признаюсь, со своей профессиональной сноровкой она застигла меня врасплох. Вы прекрасно понимаете, что у меня отсутствует подобного рода интерес к миссис Макрейт.
— С какой стати я должен вам верить?
— Я не имею обыкновения говорить неправду.
— Серьезно? — сказал Биранн. — Отчего в таком случае вы только что ее сказали?
— То есть?
— Сказали, будто Макрейт вас не шантажирует.
Дьюкейн бросил взгляд на красивое, дерзкое лицо Биранна. Отвернулся, смеясь, и стал расхаживать по комнате.
— Ну хорошо. Макрейт действительно попытался меня шантажировать, и я, по известным мне причинам, ему в том потворствовал. Как вы узнали?
— Он сам мне сказал. Этому типу свойственна подкупающая откровенность. Меня он тоже пытался шантажировать. Они с Джуди, как вы, вероятно, догадываетесь, работают на пару. Она обольщает людей с высоким положением и, скажем так, своеобразными вкусами, а по пятам за ней следует Макрейт со своей миниатюрной камерой. У него, надо признать, просто недюжинные способности к фотографии.
— Понятно. И он испробовал их на вас. А вы не поддались, так?
— Я сказал, что, если он вздумает играть со мной в эти игры, я убью его, — и он мне поверил.
Дьюкейн оглянулся с другого конца комнаты на длинноногую фигуру, полулежащую в кресле. У этого на все и для всякого есть ответ, подумал он. Вот мне никогда не заставить бы человека поверить, что я убью его!
— У меня, — сказал он, — были, как я уже заметил, свои причины потворствовать Макрейту.
В голове у него зародилась мысль — мысль, поданная ему самим же Биранном.
— И очень веские причины, подчеркнем. Затрагивающие двух прелестных женщин. Да, вы и впрямь темная лошадка!
— Я вижу, подкупающая откровенность Макрейта не ведает границ, — сказал Дьюкейн.
Он знает обо мне больше, чем я о нем, думал он. А я еще смотрел на него, как на свою жертву, своего узника!
— Да, он мне говорил про два письма. Причем — с чувством гордости. На выдумки он горазд, нужно отдать ему справедливость.
— Вы с ним, я смотрю, совсем на дружеской ноге, — сказал Дьюкейн. — Любопытно будет послушать, когда он расскажет нам все, что знает.
— Не дождетесь, — небрежно процедил Биранн. — На Макрейта ни у кого ничего нет. И не будет.
— Кое-что на Макрейта имеется у меня, — сказал Дьюкейн.
Биранн сел прямо.
— Что?
— Как раз тот самый шантаж, — сказал Дьюкейн. — А почему, вы полагаете, я ему потворствовал? Те два письма абсолютно безобидны. Две молодые женщины пишут мне в теплых выражениях, как делают многие молодые женщины, но ни та, ни другая не состоит со мной в связи, и нет ни малейших причин, чтобы они не знали о существовании друг друга. Более того, они уже знают, так как я им об этом сказал. Сразу же, как только Макрейт сделал первый шаг. У Макрейта нет надо мною власти, ему нечего разоблачать. Право, Биранн, вы удивляете меня. Зная, что я за человек, как могли вы всерьез поверить, что я потерплю шантаж? У меня нет постыдных тайн, и я, бесспорно, не стану платить такому субъекту, как Макрейт, чтобы избавить себя и двух женщин от небольшой неловкости.