О, Путник!
Шрифт:
— А, вообще-то, мы с Его Величеством разговаривали о поэзии, — сказал повеселевший ПОЭТ. — Тонкая, знаете ли, материя. Очень тонкая…
— Да уж, кто бы говорил!? — ухмыльнулась МАРКИЗА и закинула ногу за ногу, явив миру краешек красных ажурных трусиков.
— Миледи, — жёстко произнёс я, с трудом оторвав взгляд от совершенных и соблазнительных ножек девушки. — Есть такая поговорка: «Царь дал, царь отобрал». Поняли?!
— А слово? — побледнела МАРКИЗА.
— Слово? — усмехнулся я. — Вы правы, слово, есть слово… Знаете, как там, у Ахматовой:
Ржавеет золотоПОЭТ замер, побледнел, насупился, стал нервно барабанить длинными тонкими пальцами по столу. Я задумчиво подцепил на вилку кусок селёдки и погрузился в её созерцание. МАРКИЗА закусила губку и отрешённо смотрела во тьму. В ней таились тяжесть, тишина и неопределённость.
— Так, что, поговорим ещё немного о поэзии? — вязко произнёс я.
— С удовольствием, Сир, — откликнулся Летописец.
— Позвольте, Государь, прочитать ещё кое-что из Ахматовой? — чуть с хрипотцой спросила МАРКИЗА.
— Извольте…
Наше священное ремесло Существует тысячи лет… С ним и без света миру светло. Но ещё не один не сказал поэт, Что мудрости нет, и старости нет, А может, и смерти нет.— Великолепно! — воскликнул я.
Летописец, замерев и вперив свой сумрачный взгляд в пространство, не сказал ни слова.
— Я была знакома с Ахматовой, — глухо произнесла МАРКИЗА. — У меня есть два сборника её стихов с посвящением: «Подорожник» и «Бег времени». Помню зиму то ли шестьдесят пятого, то ли шестьдесят шестого года. До смерти Анны оставалось совсем немного. Помню её безумный профиль на белой стене. Снег, вьюга, свечи. Она любила свечи…
Что война, что чума — конец им виден скорый, Им приговор почти произнесён. Но кто нас защитит от ужаса, который Был бегом времени когда-то наречён?Мы с ПОЭТОМ сидели тяжело, неподвижно и крайне удивлённо смотрели на девушку. С ней произошла странная метаморфоза. Пшеничная чёлка при свете догорающих свечей вдруг поменяла свой первородный цвет. Сапфировые глаза сузились и приобрели хищную кошачью форму. Тонкие руки с чувственными и длинными пальцами стали ещё изящней. Стройные ноги сдвинулись и превратились в одно целое, словно хвост у русалки. Губы потеряли влажную пухлость. На виске заметно проступила тонкая синяя жилка.
— Давайте выпьем, господа, — я первым вышел из транса. — Ещё раз за Поэзию, как высшее проявление человеческого духа!
— Сир, но мы не совсем люди, а Вы уж подавно, — нервно и бесстрашно произнесла МАРКИЗА.
— Не знаю, как вы, друзья мои, а я ощущаю себя человеком! Да, да! За Его Величество Человека! До дна!
Мы выпили, закусили, немного поели.
— Скажите, Барон, меня интересуют те стихотворения, которые вы читали мне и ГРАФИНЕ на протяжении всего времени нашего знакомства? Не похоже, что их творцом является программа. Все эти вещи не могут быть плодом холодного электронного разума. Они очень неплохи. Неужели все они написаны…
— Совершенно верно! Вами, Вами, Сир! Какая тут может быть программа!? Конечно же, нет! Государь, их творцом являетесь Вы! Скоро Вы всё до конца вспомните! Побыстрее бы! Времени остаётся мало.
— Времени до чего? — спросил я.
— Советник! — жёстко произнесла девушка.
— Ладно, — усмехнулся я. — На этом наш поэтический вечер объявляю закрытым. Спокойной ночи, Барон.
— Спокойной ночи, Ваше Величество, — ПОЭТ раскланялся и быстро ретировался.
Некоторое время в палатке царила почти полная тишина. Её разбавляли звуки цикад, доносящиеся снаружи. За окном тьма сгустилась до полного предела. Я задумчиво посмотрел на МАРКИЗУ, решительно встал, подошёл к ней, сорвал с неё тунику. А затем я взял девушку на руки и повалил её на огромную кровать, стоящую в углу, стал жарко и жадно целовать её гладкое и нежное тело, неимоверно возбудился, задрожал от предчувствия грядущего удовольствия, а потом проник внутрь неё, слился с нею и сполна насладился ею. И повторялось всё снова и снова, почти до бесконечности.
Мы стонали, кричали, хрипели, а потом утомлённо молчали, не выпуская друг друга из раскалённых объятий. И снова любили друг друга самозабвенно, истово, пламенно и страстно. О, что может быть в мире сильнее тех чувств, которые испытываются, словно в последний раз!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Я почувствовал опасность мгновенно, инстинктивно, рефлекторно, каким-то совершенно непонятным для меня образом. Вроде бы ещё за долю секунды до этого спал я очень крепко и спокойно, видел какой-то благостный сон, был абсолютно расслаблен, но вот я уже на ногах, принял боевую стойку, весь начеку, готов к схватке, абсолютно свеж, полон сил и энергии. О, как! Ишь, ты! Однако!
Мой славный ЭКСКАЛИБУР сам скользнул мне в руку. В тусклом свете одной, ещё до конца не догоревшей свечи, воинственно сверкнула голубая сталь. Ах, где же ты, мой верный ЗВЕРЬ!? В каких пучинах морских покоишься ты, мой надёжный и могучий ПОСОХ!? Увы, увы, при мне только меч. Да, и ещё — Её Величество РЕЛИКВИЯ, моя главная надежда и опора в этом опасном и непредсказуемом мире!
Что же случилось, что послужило толчком к моему внезапному пробуждению? РЕЛИКВИЯ на шее вдруг нагрелась, завибрировала, загудела. Да, произошло что-то серьёзное, из ряда вон выходящее! Где же враг, что это за враг, с чем или с кем на этот раз мне предстоит столкнуться и сразиться?!
Я некоторое время стоял в полной темноте, так как свеча на столе окончательно догорела. Тьма, впрочем, довольно быстро рассеялась, потому что я стал видеть в инфра-красном диапазоне волн. Пространство обрело чёткость и ясность, предметы встали на свои места. Всё вроде бы тихо и спокойно. Странно… Я быстро огляделся вокруг. В палатке никого не было. МАРКИЗА, видимо, ушла в неведомые дали через Портал, когда я спал. Везде царили покой и тишина. Но острое чувство опасности не покидало меня, металось и билось в мозгу, спускалось спазмом в желудок, заставляя его неприятно сжиматься.