О, Путник!
Шрифт:
— «Бог — это газообразное позвоночное», — вдруг печально произнёс ПОЭТ.
— Прекрасно сказано. Вы истинный гений! — восхитился я.
— Сир, сказано это отнюдь не мною, а моим хорошим другом, Альбертом Эйнштейном, — печально ответил ПОЭТ.
— Ого! И он был вашим другом?! Ничего себе! Честно говоря, не люблю евреев, но здесь — особый случай. Я вам искренне завидую.
— «Если теория относительности подтвердится, то немцы скажут, что я — немец, а французы — что я гражданин мира; но если мою теорию опровергнут, французы объявят меня немцем, а немцы — евреем». Альберт
Я засмеялся, обнял печального ПОЭТА.
— Да не грустите вы так, Барон! Куда от нас денутся все эти любимые нами и любящие нас шлюхи и не шлюхи! Империя превыше всего!
— Империя превыше всего, Сир!
— Ну, вот это совершенно другое дело! — я поднял рюмку к небу, задумчиво посмотрел сквозь неё на слегка искривлённую голубую высь. — Вы знаете, а может быть я и не прав. Что такое Империя? Мелкая пыль на ладони Вечности. Сгинет она под натиском ветра-времени и, возможно, никто никогда о ней не вспомнит, а если и вспомнит и помянёт, то, скорее всего, как это положено, недобрым словом.
— И что же в этом мире вечно, Сир? — раздался из-под стола глухой и неожиданно трезвый голос ШЕВАЛЬЕ.
— Любовь, мой друг. Только любовь. Сука-любовь… Именно она, увы, или к счастью, правит мирами! Только она!!!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На следующее утро мы вновь собрались всё за тем же столом. Переночевали все на флагманской галере, с трудом добравшись до своих кают. К ГРАФИНЕ я так и не зашёл. Не знаю почему… То ли не хотел увидеть её в нынешнем плачевном состоянии, то ли испытывал перед ней определённое чувство вины, то ли ещё что-то мешало мне навестить её. Не знаю…
Погода была превосходна. Дул лёгкий свежий ветерок, волны тихо и мирно плескались за бортом. Небо по синеве соперничало с морем.
— Советник, — лениво произнёс я, разливая по рюмкам Звизгун и задумчиво созерцая аппетитный кусок мяса, дымящийся в большом блюде, стоящем посредине стола.
— Да, Сир!
— Как вы себя чувствуете?
— Хреново, Ваше Величество, но вполне терпимо, — ответил ПОЭТ. — Что нам, Бессмертным, какие-то пять литров Звизгуна! Вот как чувствует себя ШЕВАЛЬЕ, это другое дело.
— Барон?
— Я здесь, Сир, — вяло ответил смертельно бледный ШЕВАЛЬЕ, с отвращением глядя на еду и питьё.
Руки его тряслись, голос предательски дрожал. Да, как бы не был могуч и молод организм, но за определённой чертой и он даёт сбой.
— Понимаю, сударь, что вы здесь, а не на Луне! — усмехнулся я. — Как здоровье?
— Очень хреново себя чувствую, Сир.
— А вы знаете, господа, ведь «хреново» и «очень хреново», — это же совершенно разные вещи! — расхохотался я. — А вообще-то, пить надо меньше!
— Полностью согласен с Вами, Сир. Но как же в Вашей компании не пить или пить мало? Вы за столом, как тайфун, как цунами, как ураган. Кто и что может на этой земле им противостоять? — поморщился юноша.
— Не только на Земле, но и в Космосе! — строго произнёс я.
— Конечно, Сир, — пробормотал смертельно бледный ШЕВАЛЬЕ.
— Насчёт тайфуна и цунами я согласен. Имеются у меня такие свойства характера. Что есть, то есть, — печально вздохнул я. — Отсутствием чувства меры грешите не только вы. Но что вы ожидали от Великого и Бессмертного ВЕРШИТЕЛЯ!?
— Сир, а что, — ПОЭТ тоже бессмертен!
— Да…
— Понятно, Государь.
— Ничего вам пока не понятно, мой юный друг. А вообще, пить вам действительно надо меньше. Здоровье превыше всего. Даже превыше Империи! Империи уходят и приходят, а здоровье, если его потеряешь, то уже не вернёшь. Зачем тягаться с нами, Бессмертными? Смысл? Я вам, кажется, уже как-то говорил, что умеренность — есть лучший пир! С сего дня вы должны определить для себя конкретную норму, меру, ну, например, сто пятьдесят-триста грамм, в зависимости от настроения и времени застолья. И не более того!
— Сир, я вообще бросаю пить!
— А вот это вы зря, юноша! Зачем же лишать себя одного из главных удовольствий, существующих на этом скучном и пресном свете?
— Сир, удовольствие на то и удовольствие, что бы быть полным, а в противном случае, какое же это удовольствие? Пить так пить, не пить так не пить!
— Советник, вы заносите в анналы наш диалог?
— Конечно, Сир!
— Обязательно отразите в Летописи, какой антураж сопровождал нашу беседу. Пустынный берег, серый, мёртвый и зловещий круг спёкшейся, таинственной субстанции на поверхности земли. Пять оставшихся на плаву величественных Имперских Галер. Они почти не имеют мачт и парусов, потеряли половину команд, но полны мрачной и грозной решимости, несмотря ни на что, сражаться до конца!
— Всё фиксируется, Сир!
— Прекрасно, прекрасно, — пробормотал я. — А сколько у нас осталось людей на сегодняшний день после этого взрыва? — спросил я, обращаясь к ШЕВАЛЬЕ.
— Сир, после взрыва, как я вам уже докладывал, погибли только Гвардейцы на берегу. Люди на кораблях не пострадали.
— Слава Богу! Это хорошо. Но бойцов у меня не густо, однако.
— Да, не густо, Государь…
— Ну что же, я практически вернулся к тому, с чего начал.
— Сир, сюда идёт БАРОН с войском. Всё не так уж и печально, — сказал ПОЭТ.
— Ах, да. БАРОН, БАРОН… Слушайте, а он точно отошёл от дел?
— Вроде бы… Но, чужая душа — потёмки, Сир.
— Скажите, а ГРАФИНЯ?
— Что ГРАФИНЯ, Сир?
— Она, как я понял, обычный человек. Вернее, обычная жительница этих Островов, правильно?
— Вроде бы, Сир, вроде бы… Она и ШЕВАЛЬЕ — обыкновенные люди. Матриц у них нет.
— А вы кто, сударь? — удивлённо спросил ШЕВАЛЬЕ.
— Я — Глорианин, — холодно и исчерпывающе произнёс ПОЭТ. — Третий Советник!
— Ясно, мне всё предельно ясно! — сморщился юноша так, как будто вот только что разжевал кусок самого кислого лимона на свете.