О русской истории и культуре
Шрифт:
Было так, было… Было насилие. Но куда чаще сжигались без видимой угрозы властей, когда о солдатах и молвы не было. При объяснении побудительных мотивов, которыми руководствуются бунтари разного рода, неплодотворно ограничивать себя идеей «первичности материи». Верно, бунтуют голодные и холодные. Но восстают и достаточные, материально благополучные люди, когда им становится невмоготу, когда рвется на части душа. Ревнители древлего благочестия исповедовали его глубоко и искренне. Цель каждого из них — посмертное оправдание и прижизненное «обожение», посильное, в молитве, в слезах, в добрых делах приближение к Богу. В их время, на их глазах Русь кардинально преобразовывалась, меняла «культуру–веру» на культуру как таковую.
Если когда–нибудь напишут историю русского пессимизма, канун Петровских реформ составит в ней одну из самых весомых глав. Петру досталась держава, пребывавшая в состоянии духовного надрыва. Надлежало ее умиротворить, надлежало искать выход — и прежде всего в сфере идей. Полагаться на «старомосковскую» Церковь не приходилось: у нее, в отличие от католицизма, не было опыта борьбы с мощной религиозной оппозицией. Русские еретические движения (стригольничество XIV в., «жидовствующие» рубежа XV–XVI вв. и т. д.) — это всего лишь эпизоды, не идущие ни в какое сравнение с Реформацией.
Нельзя было полагаться и на «латинствующих» — тех ученых монахов, которых в изобилии поставляла в Великороссию Киево–Могилянская академия. Они ориентировались на контрреформацию, и 12 статей 1685 г. совпали по времени с допущением иезуитов в Россию. (Напомню, что в 1685 г. и тоже под влиянием иезуитов Людовик XIV отменил во Франции Нантский эдикт о веротерпимости, следствием чего была эмиграция сотен тысяч гугенотов; вряд ли это — простое совпадение.) Конечно, контрреформация прибегала не к одним карательным мерам. Ее оружием было и убеждение, и «латинствующие» этим оружием пользовались. Все они — и Симеон Полоцкий, и Стефан Яворский, и св. Димитрий Ростовский — пишут трактаты, в которых доказывается вероучительная и культурная несостоятельность старообрядцев. Но толку от этих трактатов было очень мало.
Самый стиль богословствования, которому учили в Киеве, глубоко чужд великорусской традиции. «Латинствующие» были типичными схоластиками. Они умствуют силлогизмами, правильными умозаключениями, подобно Фоме Аквинскому с его теологическими «суммами». Этот стиль укоренился в духовных школах петербургского периода, когда было создано бесчисленное множество профессионально–богословских сочинений. Но это скорее диссертации, нежели труды, и кто их ныне читает? Не случайно из русских духовных школ в XIX в. вышло столько атеистов, вольнодумцев и революционеров: семинарская премудрость повергала учеников в «скуку» и даже в «скорбь», то есть повреждение рассудка. Об этом каждый может судить по «Очеркам бурсы» Помяловского. Не случайно имевшие успех русские богословы — не профессионалы. Таковы Хомяков, Самарин, Вл. Соловьев. Россия издавна привыкла богословствовать в формах художественных. На Западе пользовались «суммами», у нас — «умозрением в красках», и «Троица» Андрея Рублева — наивысший взлет отечественного богословия.
Европейская ориентация Петра была иной, нежели у «латинствующих». Они были гуманитариями, он — практиком; они культивировали Слово, он — Дело. Практицизм как мировоззрение нуждается, конечно, в идеологическом обосновании. Это — компромисс; и действительно, Петр отказывается от «проведывания» старообрядцев. Хотя 12 статей не отменены (их оставила в силе и комиссия,
Какие европейские идеи питали компромисс? Католики в данном случае ориентиром быть не могли, ибо избрали путь репрессий — путь Людовика XIV во Франции и Якова II Стюарта в Англии. Французские «драгонады» 1680–х гг. по жестокости вполне сопоставимы с русскими «проведываниями».
Но насилие всегда вызывает сопротивление, и в эти годы на Западе разворачивается борьба за веротерпимость. Очагом этой борьбы становится Голландия, в ту пору самая свободная (при всех оговорках) страна Европы. Здесь евангелист Джон Локк, эмигрировавший из Англии, в приснопамятном для гугенотов и старообрядцев 1685 г. написал знаменитую «Эпистолу о толеранции».
Локк провозглашает, что у Церкви и у государства разные цели и, соответственно, разные обязанности. Церковь заботится о спасении душ верующих, то есть о вечности, государство же — о земном бытии своих сочленов и подданных, то есть о их процветании и безопасном, упорядоченном общежитии. Если некое культовое сообщество становится помехой этому, государство вправе и даже обязано вмешаться Но каковы пределы этого вмешательства?
Согласно Локку, оно недопустимо по отношению к мировоззрению, а также к обряду: они общежитию безразличны. В самом деле, кому может помешать признание или непризнание католического чистилища, а для русских условий — служба на семи (у старообрядцев) или пяти (у никониан) просфорах?
Но есть взгляды, с которыми светская власть примириться не может. Таковы проповедь бунта, призывы не подчиняться закону. Здесь насилие неизбежно. Государство в данном случае может избрать двоякий путь: или запретить распространение признаваемых пагубными взглядов — или заставить отречься от них. Локк высказывается за первое и безусловно исключает второе. Отречение от убеждений — всегда вынужденный шаг, всегда притворство. В результате общество будет поражено нравственной шизофренией, станет обществом лицемеров, ханжей, циников, чьи слова не соответствуют убеждениям и делам. Была ли известна концепция Локка в России? Да, была, притом пользовалась вниманием и уважением — и в этом заслуга Петра.
…Книги Локка представлены в библиотеках сподвижников Петра — в частности, у графа А. А. Матвеева, у А. Ф. Хрущева, сложившего голову на плахе вместе с Артемием Волынским в последний год аннинского царствования. Вторая часть знаменитого трактата Локка «О государственном правлении» была переведена на русский — и очень толково — около 1720 г. в кружке эрудита князя Д. М. Голицына, переведена и одобрена в предисловии, согласно которому автор «показует начало и основание гражданства кратко и порядочно, но все по резону». Нового перевода наш читатель дождался только в 1960 г., в двухтомнике философских произведений Локка.
Идеи не всегда совпадают с государственной практикой. Более того, она часто деформирует их до неузнаваемости. В этом смысле эпоха Петра — не исключение. В ней было предостаточно крови и произвола. Многозначительно, однако, что первое личное соприкосновение Петра с Западом было и соприкосновением с самыми передовыми и самыми благородными идеями. Их влияние ощущалось и в дальнейшем. «Веротерпимость составляла одну из славных основ империи, созданной Петром I». Это сказано Герценом, а он понимал толк в таких делах.