О русской истории и культуре

Панченко Александр Михайлович

Есть ли какое–то оправдание «некрещеной руке», ибо Левша как–никак читателю и автору (и мне грешному) очень и очень симпатичен: бескорыстен, умен, неприхотлив, незлобив… Этнография знает кое–что о «нормальной левизне». Вот православный охотник идет в лес на медведя. Охотник снимает нательный крест и кладет его в сапог или в лапоть, под левую пятку. Охотник и «Отче наш» читает на опушке «ложно и отреченно» — не навыворот, слева направо, как делалось на католическом Западе, а с отрицанием к каждому слову: «Не–Отче, не–наш, не–иже, не–еси, не–на небеси…» Это нужно, дабы обмануть лешего (у него волосы зачесаны налево, иногда и кафтан справа налево застегнут), заставить его признать охотника «своим», «левым».

Также и Левша крестится шуйцей в Англии, в «чужом пространстве». «Они

заметили, что он левой рукою крестится, и спрашивают у курьера: „Что он — лютеранец или протестантист?” Курьер отвечает: „Нет, он… русской веры”. — „А зачем же он левой рукой крестится?” Курьер сказал: „Он — левша и все левой рукой делает”».

И впрямь: левая рука в инверсированной мифологии — искусная рука, по–православному же — некрещеная. Что ею ни сотворишь, получается как бы и нехорошо, и плохо, получается, если употребить лесковское выражение, «глаголемая хирунда».

Вот англичане подарили императору Александру Павловичу заводную блоху с ключиком, вот государь «ключик вставил». Блоха «начинает усиками водить, потом ножками стала перебирать, а наконец вдруг прыгнула и на одном лету прямое дансе и две верояции в сторону, потом в другую, и так в три верояции всю кавриль станцевала».

Есть общеизвестное выражение «правое дело». Но есть и редкое ныне, а некогда тоже общеупотребительное выражение «левое дело» (сейчас в языке от него осталось «пустить в расход налево», т. е. расстрелять, «левый товар», «левая поездка» и т. п. «верояции»). Смотрим у Даля [Даль, II]: «Твое дело лево, неправо, криво». Тульские умельцы сделали «левое дело». Раньше блоха танцевала, а теперь «усиками зашевелила, но ногами не трогает… ни дансе не танцует и ни одной верояции, как прежде, не выкидывает». Мир мы удивили, англичан победили, а хорошее изделие, очень забавную безделушку, испортили. Правильно заметил в своей книге А. А. Горелов, что победа туляков «похожа на поражение» [Горелов, 249].

Если формализовать сюжет лесковского сказа, выстроится следующая цепочка: сначала победа («глава царей» Александр I после разгрома Наполеона объезжает Европу), потом сомнительная, «похожая на поражение» победа над англичанами (блоха подкована), потом указание на поражение в Крымской кампании — от тех же, в частности, англичан. Верный и умный Левша не смог предотвратить краха в Крыму, хотя и старался: „Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся”. И с этою верностью левша перекрестился и помер». (Интересно, которою рукою он в последний раз перекрестился? Надеюсь, что все–таки правой.)

Итак, сказ о Левше — сказ о русском национальном падении. Виноват в нем Николай I, который не раз удивлял Европу, а завершил парадное царствование позором. Виноваты и обстоятельства русской жизни, о чем писал Лесков в «объяснении»: «Левша сметлив, переимчив, даже искусен, но он „расчет силы” не знает, потому что в науках не зашелся и вместо четырех правил сложения из арифметики все бредет еще по Псалтырю (так! — А. П.) да по полусоннику. Он видит, как в Англии тому, кто трудится, — все абсолютные обстоятельства в жизни лучше открыты, но сам все–таки стремится к родине и все хочет два слова сказать государю о том, что не так делается, как надо, но это левше не удается, потому что его „на парат роняют”. В этом все дело».

Думаю, не только в этом, иначе достаточно было бы ограничиться расхожими социальными сетованиями на бедность, необразованность, бесправие и забитость тульских цеховых мастеров. Дело в том, что русская простонародная цивилизация, сельская по преимуществу, чурается и страшится индустриального труда. Этот страх выразил Некрасов в «Железной дороге»: «А по бокам–то все косточки русские…» Всякое строительство есть религиозный акт (в народной мифологии), оно требует строительной жертвы, чрезвычайного усилия. В XX в. эта мифология воплотилась в реальность. Мир мы удивили. Собственную страну погубили. Беломоро–Балтийский канал, по которому нельзя плавать… Погубленное Аральское море, полузагубленные Байкал и Ладога… Бесполезный,

нелепый БАМ… Наконец, трагический Чернобыль…

К ним приложили руку дальние потомки Левши — русского трагического героя.

ЛИТЕРАТУРА

Горелов. Горелов А. А. Н. С. Лесков и народная культура. Л., 1988.

Даль, I–IV. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1955. Т. 2.

Иванов. Иванов Вяч. Вс. Левый и правый // Мифы народов мира: В 2 т. М., 1988. Т. 2.

Мифологемы русской истории

ЛЕТОПИСНЫЙ РАССКАЗ ОБ АНДРЕЕ ПЕРВОЗВАННОМ И ФЛАГЕЛЛАНТСТВО

«Оньдрею учащю в Синопии и пришедшю ему в Корсунь, уведе, яко ис Корсуня близь устье Днепрьское, и въсхоте поити в Рим, и оттоле поиде по Днепру горе» — так в «Повести временных лет» начинается известный «русский апокриф» об Андрее Первозванном [ПЛДР, XI–XII, 26] [118] . Дальше рассказывается, что «по приключаю», т. е. случайно, без наперед заданной цели, апостол на ночь пристал к берегу под горами, «идеже послежде бысть Киев». Утром Андрей предсказал «сущим с ним» ученикам, что на горах воссияет благодать, воздвигнется великий город с множеством церквей: «И въшед на горы сия, благослови я, и постави крест».

118

Здесь и далее цитаты приводятся по Лаврентьевской летописи.

Следующая остановка (мотива случайности уже нет) — в земле словен, «идеже ныне Новъгород». Единственное здешнее впечатление апостола, единственное, чему он «удивися», — это парная баня, «како ся мыють и хвощются». Затем он, преодолев традиционный путь «из Грек в Варяги», добрался (по суше или морским путем — не сказано) до Рима и там как бы отчитался о путешествии. Отчет ограничился только банями: «Дивно видех Словеньскую землю, идучи ми семо. Видех бани древяны, и пережьгут е рамяно (т. е. натопят их докрасна, до большого жара. — А. П.), и совлокуться, и будуть нази, и облеются квасом уснияным (видимо, сывороткой, употребляемой и доныне при обработке кож, а может, и щелоком. — А. П.), и возмуть на ся прутье младое, и бьють ся сами, и того ся добьют, одва вылезут ле живи и облеются водою студеною, и тако ожиуть. И то творять по вся дни, не мучими никимже, но сами ся мучать, и творять мовенье собе, а не мученье». И римские слушатели «слышаще, дивляхуся». Что до апостола, то он, побыв в Риме, вернулся в исходный пункт путешествия — Синоп.

Прежде чем приступить к толкованию этой легенды, обратим внимание на следующее: в Риме Андрей и словом не обмолвился о великом будущем Киева. Не нашла отражения в легенде и та новгородская ее версия, которая зафиксирована в Степенной книге: «Егда проповедал слово Божие в Синопии и в Херсонии, и оттоле бывшу ему на реце на Днепре, и тамо на горах помолися и крест постави, и благослови и пророчествова на том месте бытие Киева града и всей Рустей земли святое крещение. Оттоле же пришед, идеже ныне Великий Новград стоит, и тамо жезл свой водрузи во веси нарицаемой Грузино, идеже ныне есть церковь во имя святого апостола Андрея Первозванного. Прообразована же… крестом на Рустей земли священное чиноначалие… Жезлом же прообразив Руси царское скипетроправление…» [ПСРЛ, 7]. Этот жезл — явно позднего, конкурентного по отношению к митрополии «Киевской и всея Руси» (последним из севернорусских митрополитов, употреблявших этот титул, был св. Иона, умерший в 1461 г.) топонимического происхождения, о чем убедительно писал Е. Голубинский: «От этого водружения апостолом будто бы и село получило свое имя (Друзино или Грузино от водружения или вогружения…). Ясно, что имя села подало повод сложиться сказанию о водружении» [Голубинский, 7, примеч. 4].