О, счастливица!
Шрифт:
Бод вслух зачитал это Пухлу, и тот сказал:
– Навряд ли в таком городишке много точек «Лотто».
– Давай спросим, – решил Бод.
Они зашли в «Хвать и пошел» и взяли две двенадцатибаночные упаковки пива, целлофановый пакет с вяленой говядиной, блок «Кэмела» и кофейный пирог с грецкими орехами. Пока продавец пробивал им чек, Бод поинтересовался насчет билетов «Лотто».
– Сколько вам нужно? Мы единственный лотерейный пункт в городе, – ответил продавец.
– Точно? – Бод Геззер самодовольно подмигнул Пухлу. Продавцу было лет восемнадцать, может, девятнадцать.
Крупный и со свежим загаром. У него были обрезанные
Он сказал:
– Может, вы, ребята, слышали – в этом магазине вчера был продан выигравший билет.
– Да ну!
– Святая правда. Я сам его продал той женщине.
Бод Геззер прикурил сигарету:
– Прямо здесь? Быть не может.
– По мне, так это фигня полная, – сказал Пухл.
– Нет, клянусь. – Продавец пальцем перекрестил себе сердце. – Девушка, Джолейн Фортунс ее зовут.
– Да? И сколько ж она выиграла? – спросил Пухл.
– Ну, сначала-то было двадцать восемь миллионов, только потом оказалось, что ей придется поделиться. У кого-то еще были те же номера, так в новостях сказали. Кто-то там рядом с Майами.
– Что, правда? – Бод заплатил за пиво и продукты. Потом бросил пятидолларовую купюру на прилавок. – Ну вот что, мистер Фингал. Дай мне пять «Пальцев в небо», если, конечно, у тебя до сих пор рука счастливая.
Продавец улыбнулся:
– Вы приехали куда надо. Город славится чудесами. – Он вытащил билеты из автомата «Лотто» и вручил их Боду Геззеру.
– Она, что ль, местная, эта Джолин? – спросил Пухл.
– Наперерез через парк живет. И это, Джолейн.
– Интересно, а муж ей не нужен? – изрек Пухл, почесывая шею.
Продавец ухмыльнулся и понизил голос:
– Без обид, сэр, но она для вас, пожалуй, слишком загорелая.
Все трое заржали. Бод и Пухл попрощались и зашагали к пикапу. Какое-то время они просто сидели в кабине, пили пиво и жевали мясо, не говоря ни слова.
– Выходит, все как ты и говорил, – подытожил Пухл.
– Угу. Как я и говорил.
– Черт. Негритянка. – Пухл обеими руками вцепился в кофейный пирог.
– Жуй быстрее, – сказал Бод. – У нас есть работенка.
Том Кроум провел с Джолейн Фортунс три часа. Назвать это интервью было бы преувеличением. Он никогда не встречал никого, включая политиков и заключенных, кто умел так искусно уводить разговор в сторону. Джолейн Фортунс обладала дополнительными преимуществами в виде нежных глаз и обаяния, которому с легкостью поддался Том Кроум. К концу вечера она располагала всеми важнейшими сведениями о нем, а он не знал о ней почти ничего. Загадкой оставались даже черепахи.
– Откуда они у вас? – спросил он.
– Из проток. Ой, красивые у вас наручные часы.
– Спасибо. Это подарок.
– Наверняка от подруги!
– От жены, очень давно.
– Сколько вы женаты?
– Мы разводимся… – и его опять несло.
В половине одиннадцатого из Атланты позвонил отец Джолейн. Она извинилась, что не взяла трубку, когда он звонил раньше. Сказала, что у нее были гости.
Когда Том Кроум поднялся, Джолейн попросила отца подождать. Она провела Кроума к двери и сказала, что ей было приятно с ним познакомиться.
– Можно мне вернуться завтра, – спросил он, – и что-нибудь записать?
– Нет.
Она легонько подтолкнула его локтем. Между
– Я решила не светиться в вашей газете.
– Прошу вас.
– Извините.
– Вы не понимаете, – взмолился Кроум.
– Не все хотят быть знаменитыми.
Он чувствовал, что она ускользает.
– Пожалуйста. Один час с магнитофоном. Все будет замечательно, вот увидите.
Это, конечно, была ложь. Что бы Том Кроум ни написал о Джолейн Фортунс, выигравшей в лотерею, ничего замечательного ей не светит. Что хорошего ожидать от рассказа всему миру о том, что ты теперь миллионер? Джолейн была достаточно умна, чтобы это понимать.
– Извините меня за доставленные неудобства, – сказала она, – но я предпочитаю охранять мою частную жизнь.
– На самом деле у вас нет выбора. – Вот чего она не понимала.
Джолейн шагнула ближе к сетке:
– Что вы имеете в виду?
Кроум сконфуженно пожал плечами:
– В газетах все равно появится статья, так или иначе. Это новости. Так уж оно все устроено.
Она развернулась и исчезла в доме.
Кроум стоял на крыльце, прислушиваясь к урчанью и бульканью аквариумного насоса. Он чувствовал себя подонком, но в этом ничего нового. Он достал свою визитку и написал на обратной стороне: «Пожалуйста, позвоните, если передумаете».
Он вставил визитку в щель между дверью и косяком и вернулся в мотель. На комоде в номере он увидел записку: звонила Кэти. А также Дик Тёрнквист.
Кроум тяжело опустился на край постели, размышляя о ничтожной вероятности того, что его нью-йоркский адвокат по разводам отыскал его в Грейндже, штат Флорида, в воскресенье вечером, чтобы сообщить хорошие новости. Он двадцать минут оттягивал звонок.
Джолейн Фортунс работала помощником доктора Сесила Кроуфорда, городского ветеринара. Джолейн выучилась на младшую медсестру и с легкостью могла бы зарабатывать вдвое больше в окружной больнице, если бы не предпочитала пациентов-животных людям. И она отлично справлялась со своей работой. Все владельцы животных в Грейндже знали Джолейн Фортунс. Там, где док Кроуфорд бывал сердит и немногословен, Джолейн была сама нежность и участие. Слухи о ее эксцентричности в частной жизни были занятны, но несущественны – она по-особому умела обращаться с животными. Ее любили почти все, включая нескольких закоренелых фанатиков, признававшихся, что она – единственная черная, которой они вообще доверяют. Джолейн казалось забавным, что у стольких местных расистов были маленькие нервные злобные собачки. Женщины отдавали предпочтение той-пуделям, мужчины – чересчур раскормленным чи-хуа-хуа. В округе Дейд, где выросла Джолейн, были в основном немецкие овчарки и питбули.
Работа в клинике доктора Кроуфорда была всего лишь второй у Джолейн после окончания школы медсестер. Ее первым местом работы было на редкость экзотичное отделение скорой помощи Мемориальной больницы Джексона в центре Майами. Там-то Джолейн и встретила троих из шести серьезных мужчин своей жизни:
Дэн Колавито, биржевой брокер, который каждый божий день обещал бросить сигары, кокаин и внебиржевые акции биотехнологических предприятий. Он поступил в Джексон субботним вечером с четырьмя сломанными пальцами на ногах – вследствие того, что выскочил на середину Оушен-драйв и начал пинать (без всякой видимой причины) лимузин, принадлежавший, как выяснилось, лично Хулио Иглесиасу;