О, счастливица!

Хайасен Карл

– И что же дальше, девочка? – спросила Триш.

– Наверное, покормлю черепах.

Триш нервно хихикнула:

– Вы понимаете, о чем я. Может, новая машина? Участок пляжа, а?

Джолейн Фортунс склонила голову набок:

– Это вы о чем?

С Деменсио было достаточно. Он встал, поддернув брючины:

– Не стану врать. Мы пришли просить об одолжении. Джолейн просияла:

– Уже больше похоже на правду. – Она заметила, как руки Триш напряженно сжались.

Деменсио натужно откашлялся.

– Очень скоро вы будете настоящей знаменитостью – газеты, телевидение… Я тут подумал, может, когда они спросят вас, откуда такое везение, вы могли бы замолвить словечко.

– За

вас?

– За Мадонну, да.

– Но я никогда не была в церкви.

– Знаю, знаю. – Деменсио развел руками. – Я просто подумал. Я вряд ли могу обещать что-то взамен. Вы же теперь как-никак миллионерша.

Пусть и надеясь изо всех сил, что Джолейн не станет просить о комиссионных, он все же готов был поделиться десятью процентами.

– Это было бы просто одолжение, он же говорит, – тихо добавила Триш. – Ни больше ни меньше. Услуга для друга.

– Скоро Рождество, – добавил Деменсио. – Любая мелочь в подмогу. Любая ваша помощь.

Джолейн взяла их под руки и проводила к двери. Она сказала:

– Что ж, несомненно есть о чем подумать. Да, Триш, пирог просто выдающийся.

– Вы так добры.

– Точно не хотите черепашку?

Деменсио и его жена друг за другом осторожно спустились с крыльца.

– В любом случае – спасибо, – хором сказали они и в тишине проследовали домой. Триш размышляла, не наврали ли ей: по Джолейн никак не скажешь, что она выиграла хотя бы тостер, не говоря уже о джекпоте в «Лотто». Деменсио между тем заключил, что Джолейн либо конченый псих, либо превосходная обманщица и что определенно нужно дополнительное расследование.

Бодеан Джеймс Геззер тридцать один год совершенствовался в искусстве поиска виноватых. Его личное кредо – Что ни случается плохого – всегда по вине других – при наличии воображения распространялось на любые обстоятельства. Оно и распространялось.

Временами беспокоящее его кишечное расстройство – несомненно, результат питья молока от тайно облученных коров. Тараканы в его квартире на самом деле плодятся у замарашек-иммигрантов за соседней дверью. Затруднительное финансовое положение вызвано выходом из строя банковских компьютеров и коварными сионистами с Уоллстрит, а невезение на рынке труда Южной Флориды – предубеждением к англоговорящим претендентам. Даже у плохой погоды имеются виновники – загрязнение воздуха из Канады, разрушение озонового слоя и реактивные потоки самолетов.

Обвинительные таланты Бода Геззера оттачивались с детства. Младший из трех сыновей, он пошел по кривой дорожке и обнаружил раннее пристрастие к прогулам, вандализму и магазинным кражам. Его родители, оба – учителя, упорно пытались вернуть мальчика на путь истинный, но в итоге получали только град упреков в его несчастьях. Бод предпочел считать, что подвергается гонениям по причине маленького роста, а вина за это возлагалась на безответственное отношение матери к своему питанию во время беременности (и прожорливое соучастие в том отца). И Джин, и Рэндалл Геззеры были невысокими от природы, но сие не имело для юного Бода никакого значения – по телевизору он слышал, что люди как вид становятся выше с течением эволюции, и, следовательно, ожидал перерасти родителей по меньшей мере на дюйм-другой. Однако Бод перестал расти в восьмом классе – факт, с прискорбием зафиксированный во время проводившейся каждые два месяца семейной церемонии измерения с отметками на кухонном дверном косяке. Разноцветная последовательность карандашных штрихов подтверждала худшие опасения Бода: оба его старших брата уверенно тянулись дальше, тогда как

он сам – остановился, завершил этот путь в почтенном четырнадцатилетнем возрасте.

Горькое осознание этого факта ожесточило Бода Геззера против родителей-пожирателей глютамата натрия – и против общества в целом. Он стал «криминальным элементом» округи, наглым зачинщиком мелких преступлений и нетяжкой уголовщины. Он усердно трудился над образом бандита, курил сигареты без фильтра, сплевывал в общественных местах и отчаянно матерился. Время от времени он нарочно провоцировал братьев на собственное избиение, чтобы потом выпендриться перед дружками тем, что побывал в жестокой бандитской схватке.

Родители Бода, учителя, не верили в пользу побоев и (за исключением единственного случая) ни разу не подняли на него руку. Джин и Рэндалл Геззеры предпочитали «обсуждать» проблемы со своими детьми и провели много часов за обеденным столом, всерьез «общаясь» с нахальным Бодеаном. Сын был более чем достойным соперником. Он не просто овладел риторическими навыками матери и отца, а оказался вдобавок безгранично изобретателен. Что бы ни случалось, Бод всегда выдавал тщательно продуманное оправдание, от которого не отступался ни в какую, даже перед лицом неоспоримых фактов.

К восемнадцатилетию его досье арестов по делам несовершеннолетних насчитывало три страницы, и изнуренные родители вверили свою судьбу в руки дзэн-консультанта. А Бод окончательно вошел во вкус своего положения семейного изгоя, дурного семени, никем не понятого. Он мог объяснить что угодно – и объяснял в два счета. Когда ему стукнуло двадцать два, он жил на пиве, бесстыжих разговорах и весьма удобных многочисленных обидах. «Я у Бога в черном списке, – объявлял он в пивных, – так что держитесь-ка, вашу мать, подальше».

Череда опасных знакомств в конце концов привела Бода Геззера к культуре ненависти и безнадежного фанатизма. Раньше, перекладывая на других вину за свои несчастья, Бод норовил задействовать обычных представителей власти – родителей, братьев, полицейских, судей – без учета их расы, религии или этнической принадлежности. Он замахивался широко, но довольно бестолково. Ксенофобия и расизм подлили к его брюзжанию нового яда. Теперь это был не просто какой-то полицейский, сцапавший Бода с крадеными видеомагнитофонами, а полицейский-кубинец, определенно имевший зуб на англоамериканцев; не просто лицемерный адвокат, отправивший Бода за решетку, а лицемерный адвокат-еврей, явно объявивший вендетту христианам; и, наконец, не просто кокаинист-поручитель, отказавший ему в залоге, а насквозь прококаиненный поручитель-негр, только и мечтавший, чтобы Бода оставили в тюрьме и затрахали в задницу до смерти.

Политическое пробуждение Бода Геззера совпало с запоздалым пересмотром его противозаконных привычек. Он решил бросить кражи со взломом, угон машин и прочие преступления против собственности в пользу фальсификации, фиктивных чеков и тому подобных так называемых документальных преступлений, на которые судьи редко расходовали время тюрем штата.

Как нарочно, движение ненависти, заинтересовавшее Бода, убежденно считало мошенничество формой гражданского неповиновения. Брошюры милиции провозглашали ограбление банков, коммунальных служб и компаний по выпуску кредитных карт попросту аннулированием долгов правительства Соединенных Штатов и всех либералов, евреев, гомиков, лесбиянок, негров, «зеленых» и коммунистов, наводнивших страну. Боду Геззеру эта логика пришлась по душе. Однако с выдачей поддельных чеков ему везло немногим больше, чем с заведением «олдсмобилей» без ключа зажигания.