О социализме и русской революции

Люксембург Роза

Но в мгновение ока вся декорация изменилась. Царизм, который только что обращался с кампанией либералов высокомерно en canaille («как с озорниками» — франц.) и мог отчитывать их словно за юношескую дурацкую и «наглую» выходку, при первом же выступлении пролетарской массы посерел от страха и, лишь только рабочие собрались подступиться к нему со своими «прошениями», сразу же уразумел, что теперь вопрос для него стоит так: быть или не быть? И он немедленно, при первом же ходе, бросил на стол свою последнюю козырную карту: массовое убийство, открытую борьбу против пролетариата. Тем самым движение за свободу одним махом превратилось в прямой конфликт между абсолютизмом и рабочим классом, а буржуазно-дворянско-интеллигентский либерализм оказался оттесненным на второй план.

В еще большей мере это имело место в нерусских провинциях царской империи, особенно в Польше. Здесь национализм как сильное оппозиционное движение дворянства благостно почил уже

со времени последнего восстания в 1863 г. Мощно пошедший в гору с 60-х годов в Конгрессовой Польше^* капиталистический способ производства не только сломил дворянство с его сепаратистскими устремлениями, но и поставил во главе общества современную буржуазию, которая в интересах капиталистической погони за прибылью стала надежнейшей и усерднейшей опорой русского царизма. Тем не менее национальные традиции, хотя и полностью лишенные всякой активной живой силы и притом в совершенно расплывчатой форме, еще появлялись как привидения в сферах мелкой буржуазии и городской интеллигенции. Недавний революционный период в царской империи стал пробой огнем и для этих пережитков национальной оппозиции. Выяснилось, что в этих пережитках не осталось и следа живого политического порыва. Совершенно очевидно, что если какой-нибудь момент и был пригоден или словно специально создан для выхода на поверхность национального движения, то это должен был быть именно период внутреннего либерального брожения в собственно России. Вот теперь следовало тоже сказать свое слово, участвовать в протесте, использовать всеобщее возбуждение для выражения национальных стремлений. Ничего этого не произошло. В период открытых либеральных протестов, банкетов и резолюций именно Польша была единственной провинцией царской империи, где буржуазия, дворянство и интеллигенция равным образом вели себя пассивно, где не раздалось ни единого громкого голоса из какого-либо буржуазного или мелкобуржуазного слоя, выражавшего хотя бы либеральное стремление.

И только вместе с всеобщим восстанием польского рабочего класса, чисто пролетарским восстанием солидарности с петербургским пролетариатом, Конгрессовая Польша тоже влилась в общий революционный поток царской империи. И это восстание было так же свободно от национального сепаратизма, как и восстание еврейского, латышского, армянского пролетариата в последние недели. Это было единое современное классовое движение чисто политического характера, которое соединило все группы рабочих в царской империи в одно боевое войско против деспотизма и обеспечило руководство обществом рабочему классу как единственному политически активному фактору.

В зареве революции^*

Первомайский праздник в этом году впервые отмечается в революционной ситуации — в то самое время, когда важный отряд интернационального пролетариата ведет мощные прямые массовые бои за свои политические права. Данное обстоятельство должно и будет придавать особый характер Первомайскому празднику этого года. Не только в том смысле, что повсюду в докладах и резолюциях майских собраний борющийся пролетариат царской империи будет помянут несколькими словами симпатии. Нынешняя русская революция, если рассматривать ее не только с поверхностными чувствами симпатии, но и с серьезными размышлениями, это собственное дело интернационального пролетариата, и она совершенно особым образом связана с подлинной сутью международного Первомая; она — важный этап на пути к осуществлению обеих основных его идей: восьмичасового рабочего дня и социализма.

Восьмичасовой рабочий день с самого начала стал главным лозунгом нынешнего революционного восстания в Российской империи. Сформулированные в знаменитой петиции петербургских рабочих царю требования наряду с основными политическими правами и свободами включают в первую очередь немедленное введение восьмичасового рабочего дня. В грандиозной всеобщей забастовке, разразившейся вслед за петербургской кровавой баней во всей царской империи, а особенно в Русской Польше, восьмичасовой рабочий день являлся важнейшим социальным требованием. И в последующей, второй стадии стачечного движения, когда всеобщее восстание как политическая манифестация временно закончилось, чтобы уступить место длинному ряду частичных экономических забастовок, требование восьмичасового рабочего дня и здесь служило той красной нитью, которая проходила через борьбу в различных отраслях за повышение заработной платы, и представляло собой основной тон, объединяющий элемент, революционную ноту этих частных боев. Уже предыдущий первый период русской революции тем самым превратился в мощную демонстрацию под интернациональным первомайским лозунгом. Он, как никакой другой пример до сих пор, показал, сколь глубоко идея восьмичасового рабочего дня укоренилась во всех странах в качестве жизненного социального вопроса для мирового пролетариата.

Ни один человек в России не думал связывать главные политические цели нынешней революции специально с требованием восьмичасового

рабочего дня, тем более выдвигать его на первый план. Во всей агитации, предшествовавшей началу революции, главный центр тяжести естественно и с определенной понятной односторонностью переносился на чисто политические требования: устранение самодержавия, созыв конституционного собрания, провозглашение республики. Пролетариат же поднялся как масса и инстинктивно сразу ухватился, наряду с политическими, за главное социальное требование восьмичасового рабочего дня; здоровое революционное массовое восстание как бы само собой откорректировало односторонность социал-демократической политически заостренной агитации и этим интернациональным, чисто пролетарским требованием превратило формально «буржуазную» революцию в сознательно пролетарскую.

Демократическая конституция, более того, даже республиканская конституция — это лозунги, которые по своему историческому содержанию в такой же мере могли быть выдвинуты буржуазными классами; они даже являются прямой собственностью буржуазной демократии. Поэтому рабочий класс России выступал на политической сцене только в качестве «заместителя» буржуазии. Но восьмичасовой рабочий день — это требование, которое могло быть выдвинуто только рабочим классом, которое не связано с буржуазной демократией ни традициями, ни по смыслу своему и, напротив, во всех странах еще ненавистнее, особенно носителю буржуазной демократии — мелкой буржуазии, чем крупнопромышленному капиталу. Итак, восьмичасовой рабочий день и в России является не лозунгом общности пролетарских интересов со всеми прогрессивными буржуазными элементами, а лозунгом их противоположности, классовой борьбы. Будучи неразрывно объединенным с политически-демократическими требованиями, он сразу же показывает, что пролетариат царской империи берет на себя «представительство» буржуазии в нынешней революции с полным сознанием своей противоположности буржуазному обществу как борьбу класса, стремящегося к собственному окончательному освобождению.

В этом и состоит международное значение русской революции также для другой главной идеи Первомайского праздника — осуществления социализма. Связь между обоими лозунгами весьма тесна и непосредственна. Правда, восьмичасовой рабочий день сам по себе еще не есть «кусок социализма». Формально он — лишь буржуазная социальная реформа на почве капиталистического экономического строя. При своем частичном осуществлении, которое мы видим здесь или там, восьмичасовой рабочий день не означает еще переворота в системе заработной платы, а только поднимает ее на более высокую, современную ступень. Но как всеобщее интернациональное, законное правило — такое, каким мы его требуем, — восьмичасовой рабочий день одновременно является радикальнейшей социальной реформой, которая может быть проведена в рамках существующего строя. Это буржуазная социальная реформа, но, как таковая, вместе с тем — и та узловая точка, в которой количество уже переходит в качество, т. е. такая «реформа», которая, весьма вероятно, сможет быть проведена в жизнь только победоносным пролетариатом, стоящим у руля политической власти. Поэтому русская революция, в которой лозунг восьмичасового рабочего дня звучит основной мелодией, свершается одновременно под знаком социальной революции. Мы не хотим этим сказать, что в качестве ближайшего результата этой революции следует ожидать начала социального переворота. Напротив, возможным ощутимым итогом нынешних боев в царской империи может стать лишь политический переворот, а возможно, введение совершенно жалкой буржуазной конституции.

Но под поверхностью этого чисто формального политического перелома столь же вероятно может произойти и гораздо более глубокий социальный перелом. Размежевание классов, классовая противоположность, политическая зрелость и классовое сознание пролетариата в России после революционного периода достигнут такой степени, какой они при спокойном ходе событий не смогли бы достигнуть и при господстве парламентского режима за несколько десятилетий. Процесс классовой борьбы, подготавливающий социальную революцию, получил в России небывалый импульс.

А тем самым его получила и интернациональная пролетарская классовая борьба. Внутренняя связь политической и социальной жизни в разных капиталистических странах столь интенсивна, что воздействие русской революции на социальное положение в Европе и даже во всем так называемом цивилизованном мире будет огромным — гораздо более глубоко идущим, чем международное воздействие прежних буржуазных революций. Напрасное дело пытаться предвидеть и предсказать те конкретные формы, которые будет или сможет принимать это воздействие. Но главное — ясно представлять себе и осознать, что от нынешней революции в царской империи будет исходить гигантское ускорение интернациональной классовой борьбы, которая в совсем недолгий срок создаст и в странах «старой» Европы революционные ситуации и поставит нас перед лицом новых тактических задач.