О так называемом «самостоятельном» деепричастии в современном русском языке
Шрифт:
Сопоставление с причастием самостоятельным
Категория причастия «самостоятельного» стоит в центре теории о «большей сказуемости» древнерусского причастия по сравнению с современным деепричастием — на основании самостоятельности его подлежащего [6] . Но, во-первых, самостоятельность подлежащего никак не обеспечивает самостоятельности его глагола, как показывает подчинение предложений. Во-вторых, конструкции с причастием «самостоятельным» на самом деле определялись системой соотношений, стесняющих выбор их подлежащего. Можно выделить, в частности, соотношения типа его, ему/он и типа мой/я: по типу его, ему/он
6
По известной теории Потебни.
7
Ср. Монументальная фраза древнерусских писателей. М., 1999: 15 и сл. Ферран М.
| Сие всем в посмеяние, слыша такое неистовство (Иван IV, Хрестоматия Гудзия, 1955, с. 294). | Приехав в Белев, попалась нам хорошая квартира (Фонвизин). |
| Рисуя новую позу, вспомнилось ему лицо генерала (Толстой). |
Подлежащее одного из двух глаголов обозначает часть тела лица, обозначенного подлежащим другого глагола:
| О чистых девах и уста моя не могут изрещи, на их обругание смотря («Повесть об Азовском осадном сидении», Русская повесть XVII века. Л., 1954, с. 71). | Мозги наливаются думами, шагая (Фурманов). |
Подлежащее главного глагола обозначает чувство лица, обозначенного подлежащим деепричастия. Пунктуация примера моя:
| Великие грады прошел и видев основание тех, радости же мне никакой не было («История о Александре», Хрестоматия по русской литературе XVIII века. М., 1956, с. 26). | Меня иногда досада разбирала на них глядя (Тургенев). |
Заключение
Первый вывод практический: правило, идущее от Ломоносова, неадекватно. Стоит только заменить узко педагогический термин «подлежащее» более широким термином «субъект», и исчезнет несоответствие, осужденное грамматистами. Заметим, между прочим, что субъект содержит в себе, среди других возможных форм, категорию подлежащего (в им. п.) [8] .
8
Критерий субъекта признан ГА: «В соответствии с существующей в современном русском языке нормой субъект действия, обозначаемого деепричастием, совпадает с субъектом действия, обозначаемого глагольным сказуемым. В литературе XIX в. встречаются отступления от этого правила» (ГА, ч. II, I, 1954, с. 653). Следуют три примера: первый — с субъектом мне (Крылов), второй с субъектом у ней (Достоевский, см. здесь выше). Третий, с подлежащим главного глагола его мечта и идеал (Толстой), требует особого оправдания, см. выше. По-видимому, указанная «норма» нигде в ГА прежде не установлена. Коротаева (1959: 93) допускает деепричастные конструкции с безличным сказуемым при условии, что «деепричастие подразумевает действующее лицо или предмет, безразлично, выражен ли он прямым или косвенным падежом». Однако «вполне нормативными могут быть признаны лишь деепричастия при безличном сказуемом, выраженном неопределенной формой» (Там же).
Русская грамматика 1980 г. (§2106) также ограничивает правило субъекта инфинитивной конструкцией: «Деепричастие может относиться также к неподлежащно-сказуемостным предложениям, включающим в свой состав инфинитив; обязательным условием такого употребления является совпадение субъекта действий (или
Во-вторых, анализ показывает, что ни причастие «самостоятельное», ни деепричастие «самостоятельное» не являются по-настоящему «самостоятельными», поскольку оба подвергаются функциональным условиям, стесняющим эту «самостоятельность».
В-третьих, ошибочно, разумеется, заключение о том, что «самостоятельность» деепричастия «самостоятельного» восходит к якобы былой «сказуемости» древнего причастия. Сходство между современным деепричастием и древним причастием иное: это сходство между двумя грамматическими категориями, сменяющими одна другую в исторической последовательности, причем следует отличать общий язык от литературного, писательского, имеющего свои традиции, свою культуру.
Относительно предполагаемого французского влияния
Объяснение оборотов с «самостоятельным» деепричастием французским влиянием связано главным образом с именем Буслаева, хотя оно восходит к Ломоносову, см. выше. Буслаев (1858, §275): «В языках романских независимые формы причастий и деепричастий гораздо употребительнее, и при том столько же при безличных глаголах, сколько и при личных. Например, во франц. «Lui mort nous n’avons point de vengeur» (Corn.) […]; L’assembl'ee finie chacun se retira chez soi» [9] .
9
Ср. также Булаховский (1953: 361).
Буслаев цитирует французское причастие самостоятельное (participe absolu) с названным при нем подлежащим, например, L’assembl'ee finie chacun se retira chez soi («По окончании собрания [дословно: ‘собрание конченное’] каждый вернулся домой»), тогда как в русских фразах речь идет о деепричастии с подлежащим подразумеваемым.
Однако в современном французском литературном языке у самых крупных писателей — А. Франса, М. Пруста и др. — в самом деле встречаются фразы, совершенно сходные с приведенными русскими, с деепричастием, лишенным названного подлежащего, не относящимся грамматически к подлежащему главного глагола, что также и во французском языке противоречит грамматическому правилу. Сходство доходит до предельного соответствия. Возможна, в частности, конструкция с подлежащим главного глагола, обозначающим часть тела лица, выраженного подразумеваемым подлежащим деепричастия, т. е. точь-в-точь схема фраз Тургенева или Фурманова: Les traits d’Olivier s’animeront en entendant la voix de son ami (дословно: «Черты лица Оливье оживятся, слыша голос своего друга») (А. Жид) [10] .
10
Это употребление считается совсем неправильным и резко критикуется грамматистами (критика сходного явления резче на французской почве, чем на русской), ср. Thomas A. V. Dictionnaire des difficult'es de la langue francaise, P., 1956, 307.
Поскольку русский оборот находит удовлетворительное оправдание в русской системе и истории, французское влияние исключено. Речь идет не более и не менее как о простом совпадении двух параллельных эволюций.
Самостоятельные деепричастия современного русского языка объясняются «большей сказуемостью» древнего причастия: «Деепричастия [точнее — неизменяемое причастие — по синтаксической функции оно отличается от деепричастия. — М. Ф.] в литературном языке могли выполнять роль сказуемого вплоть до первой трети XIX в. — см. ниже примеры деепричастий-предикатов и так называемых независимых деепричастных оборотов у Котошихина […], Фонвизина, Крылова, Пушкина […]. Пережитки независимых […] деепричастий-предикатов сохраняются и в современном литературном языке: […] Меня иногда досада разбирала на них глядя (Тургенев…) (Никифоров 1952: 246—247).
Видно, что Никифоров не только связывает современные «независимые» деепричастия с древним причастием на основании их «синтаксической функции», но даже отказывается, по той же самой причине, называть их «деепричастиями».
«Исстари, однако, большая предикативная сила деепричастий приводила к тенденции употреблять их […] с возможным самостоятельным подлежащим. […] Заходит такое употребление и в XIX в.» (Булаховский 1953: 360, 361).