О теории прозы
Шрифт:
Неудачник садится на трон – он оказывается мастером своего дела. Он проверяет кадры Ада и решает, что с такими силами все проверить нельзя. Приносят документы. Он выбирает только имена людей, потерпевших тяжелые кары в последние столетия.
Он управляет круто: понятно – торопится.
Четыре знаменитых, но казненных человека предстают перед ним. Стоит красавица императрица, настолько прекрасная, что про ее красоту говорили больше, чем о ее приключениях.
Она вызывала к себе
С нею вызвано три военачальника, которые сперва прославлялись, а потом были объявлены изменниками.
Дела лежали в темном царстве Ада уже триста лет. Дело Первое «О несправедливой казни верноподданных». Названы ответчики. Государыня допрашивается наравне со своими подданными.
Судья, который сумел пробиться в тайное отделение Ада, заявляет, что у него есть награда для неправильно наказанных.
Триста пятьдесят лет неправильные обвинения висели над моим родом, говорит обвиняемый.
Великий судья, соверши теперь суд правильный.
Обвиняемые были обвинены неправильно. Их потомки будут вознаграждены чинами.
Под видом фантастического разбирательства старых дел на том свете идет пересмотр китайской истории. Прекрасный пример того, как можно связать совершенно различные истории и даже дать читателю или слушателю ощущение, что несправедливость исчезла.
Время как бы пошло вспять. Воскрешается прошлое. Заглаживаются старые ошибки. Восстанавливается правота тех, кто давно погиб. Оказывается, двери Ада открыты.
Искусство может справиться даже с этим.
Вместе с тем в движении искусства в разное время и в разных странах наряду с различными возникают похожие явления.
Если что-нибудь не повторяется, то это даже странно.
Человечество не идет толпой. Оно идет группами, связанными не кровным родством, а сходством выбранных приемов.
Выживают те, которые создают нечто хорошо работающее.
Созидатели топора. Те, кто отбирает среди разнотравья такую удачную траву, что ее можно есть.
Искусство в своем течении приходит к какому-то единству, и смелых открывателей встречают как людей, которые должны были явиться.
Они были как бы уже прочерченными.
Но, одновременно, только тяжелые отличия, тяжелые пробы нового, трудность его отвержения – трудная дорога пробивания, прорастания может сохранить на века создающиеся формы.
Подобное появляется часто.
Разное появляется редко.
Хотя мир достаточно разделен океанами и горами, но он как бы собирается, или, по крайней мере, он может быть собран.
Так, как собирается большая река из маленьких притоков.
Возникает теория заимствований.
Возникает теория однородности в прямом смысле.
Существовал Рим. Существовал долго, сливая разное в единое. Отбирая живучее, совершая несправедливости, кажущиеся заранее продуманными. Подсказанными.
По разрыву существовал Китай.
Они были разделены хорошо, но случайно и страшно.
Моря были еще не исследованы. Ветры не стали привычными.
Скалы не расступились еще перед человеком.
И вот две культуры, два набора решений – китайский и римский – или, точнее, греческий – жили разъединенными.
Потом не сразу, мало-помалу обозначаются своими голосами, а между ними возникают приемы, группы умений Средней Азии.
Это был как бы коридор между двумя культурами, который не обозначается. Становится самостоятельным.
Люди разных культур знакомятся друг с другом, как будто они люди с разных планет, знакомятся через самостоятельный, становящийся самостоятельным коридор.
Возникает, быть может, равная первым двум, третья культура; назовем ее среднеазиатской.
То, что я говорю, кажется поспешным. Кроме того, знаю, что выше уже было сказано про Кушанский коридор.
Но знаете ли вы, что по среднему течению Пянджа открыт греческий античный город?
Античный город с храмами и улицами не может существовать меньше, скажем, чем сто лет; поставьте двести лет.
Легенда говорит, что Александр Македонский дошел до Памира, но краткий вояж завоевателя несравним с культурой, местом ее обитания.
Выезд для ознакомления с новым происходит всегда трудно, иногда случайно.
Так, случайно, Колумб открыл Америку.
Оседлые земледельческие культуры как бы не замечают культуры степей. Культуры, разделенные громадными пространствами.
Степные скотоводы строят свои кибитки из некрепких материалов, но уже имеют свои злаки. И, может быть случайно, создают из отметок на грифах музыкальных инструментов ноты.
Дают этим нотам имена. Имена, которые потом станут международными.
Но камни, разные камни, имеют свои подобия разлома.
Смена трав, смена похожих эпох рождает, создает третьи культуры.
Очень далекие культуры Севера как будто остаются на месте. Северный олень, немногоплодящий и немногодающий молока, потом, в новых культурах, станет священным животным.
И лошадь, уже выбранная для приближения к человеку, лошадь – старший брат осла – порождает странную двойственность Росинанта и осла Санчо Пансы. Мы даже не знаем из романа, имеет ли осел Санчо имя, ведь он второстепенен.
Возможно, что именно у океана, появляется жажда таких отношений полов, которые создают поиск вот именно этого человека, этой женщины.