О трагическом чувстве жизни
Шрифт:
И разве не известны вам случаи, когда человек, принадлежащий к какой-нибудь профессиональной организации, в которой он работает, организован плохо и работает не так, как следовало бы, уклоняется от прямого исполнения своего долга, ссылаясь на другой, более высокий, долг? Разве не называют неукоснительное исполнение своих обязанностей посредственностью и не говорят о бюрократизме и фарисействе чиновников? Представьте себе, что какой-нибудь интеллигентный и очень образованный военнослужащий, который видит недостатки военной организации своей страны и доложил о них своему начальству, а может быть, и общественности - выполняя тем самым свой долг, - в ходе военной кампании стал бы отказываться осуществить операцию, о которой получил приказ,
вале, до тех пор, пока не будут исправлены все выявленные им недостатки. Он заслуживал бы расстрела. Что же касается разговоров о фарисействе...
Всегда остается возможность повиноваться, повелевая, всегда есть способ осуществить операцию, которая считается абсурдной, делая ее уже не столь абсурдной, даже если это возможно только ценою собственной смерти. Когда в своей бюрократической деятельности я сталкивался с каким-нибудь законодательным предписанием, которое по причине своей очевидной абсурдности не исполнялось, я всегда старался найти ему применение. Нет ничего хуже, чем заряженный пистолет, который валяется в углу и не используется; приходит ребенок, начинает играть с ним и убивает своего отца. Нет ничего страшнее законов, которые не исполняются, когда неисполнение закона проистекает из его бессмысленности.
Это далеко не праздная проблема, а тем более в нашей стране. Потому что у нас если отдельные люди и кидаются на поиски каких-то идеальных, а стало быть вымышленных долга и ответственности, а сами не вкладывают всю свою душу в то непосредственное и конкретное дело, которым живут, то все остальные, огромное большинство, выполняют свои профессиональные обязанности, грубо говоря, только ради приличия - ради приличия, ужасно аморальная фраза, - только ради того, чтобы выкрутиться, работают для виду, для того, чтобы был повод получать жалованье, будь то деньги или что-то другое, а не для того, чтобы действительно заслужить вознаграждение за свой труд
Вот вам два сапожника: один чинит башмаки и этим зарабатывает себе на жизнь, другой чинит их с особым старанием, необходимым для того, чтобы сохранить своего клиента и не потерять его. Этот второй сапожник в духовном плане живет несколько более возвышенно, ибо имеет личную любовь к своему делу, стремится прослыть лучшим сапожником в городе или в королевстве, считая это делом чести, и это приносит ему не увеличение клиентуры и прибыли, а только доброе имя и престиж Но есть еще более высокая степень морального совершенствования в сапожном деле, и она состоит в стремлении сделаться для своих постоянных клиентов единственным и незаменимым сапожником, тем, который чинит им обувь так, что им должно будет его недоставать, когда он у них умрет - «у них умрет», а
не просто «умрет», - и они, его клиенты, станут думать, что он не должен был умереть, и именно по той причине, что он чинил им обувь, думая о том, чтобы избавить их от всякого беспокойства и чтобы заботы о ногах не мешали бы им посвящать свое время созерцанию самых возвышенных истин; он чинил им обувь с любовью к ним и с любовью к Богу, чей образ и подобие он видел в них: он делал это с религиозным чувством.
Я нарочно выбрал этот пример, который, может быть, покажется вам грубым. Я сделал это именно потому, что на наших обувных фабриках чувство, - уже не этическое, но религиозное, - находится на самом низком уровне.
Рабочие ассоциируются, образуют кооперативные товарищества и союзы сопротивления, ведут очень справедливую и благородную борьбу за улучшение положения своего класса; но что-то не видно, чтобы эти ассоциации оказывали какое-то значительное влияние на профессиональную мораль. Они сумели заставить своих хозяев принимать на работу только тех, кто является членом ассоциации рабочих; но едва ли они заботятся о трудовых навыках тех, кого принимают на работу. Хозяину бывает очень трудно уволить неумелого работника, потому что товарищи встают на его защиту. И работу свою они выполняют зачастую только ради приличия, чтобы был повод для получения жалованья, и хорошо, если не делают это с целью навредить хозяину, бывают и такие случаи.
На первый взгляд, в оправдание всего этого можно сказать, что хозяева, со своей стороны, в тысячу раз более виноваты, чем их рабочие. Они совсем не заботятся ни о том, чтобы больше платить тому, кто лучше работает, ни о том, чтобы поддержать развитие общего и технического образования рабочего, ни о качестве выпускаемых изделий. Их совершенствование, которое само по себе, независимо от соображений производственной и финансовой конкуренции, должно быть направлено на благо потребителей, должно быть проявлением милосердия и стоять во главе угла, не является таковым ни для хозяина, ни для рабочих, ни те, ни другие не испытывают религиозного чувства к своему социальному призванию. Ни те, ни другие не хотят быть незаменимыми. Беда в том, что все это усугубляется той несчастной формой сообществ и анонимных промышленных предприятий, где вместе с личной подписью утрачивается даже то тщеславное стремление поднять ее авторитет, которое приходит на смену жажде бессмертия. Вместе с конкретной индивидуальностью, лежащей в основании всякой религии, исчезает и религиозное отношение к профессии.
Сказанное о хозяевах и рабочих, будет еще более справедливом по отношению к людям, посвятившим себя свободным профессиям, и государственным служащим. Едва ли найдется такой государственный служащий, который чувствовал бы религиозное значение своей должности и государственной службы. У нас нет ничего более туманного, более запутанного, чем чувство долга по отношению к Государству, чувства, которому скорее даже препятствует Католическая Церковь, которая, судя по тому, как она ведет себя по отношению к Государству, является поистине анархической. Среди ее служителей нередко встречаются такие, которые считают морально оправданной контрабанду, как если бы тот, кто, занимаясь контрабандой, нарушает установленный гражданской властью порядок, запрещающий этим заниматься, не согрешал против четвертой заповеди закона Божия, которая, предписывая почитать отца и мать, предписывает почитать эту оригинальную власть со всеми ее установлениями, не противоречащими закону Божию.
Многие в соответствии с «будешь есть хлеб в поте лица своего» считают труд наказанием и рассматривают труд мирского призвания только лишь в экономическом, политическом и, самое большее, эстетическом аспекте. Для таких людей - а это главным образом иезуиты - существуют две разновидности труда: низкий, мирской труд с целью заработать себе на жизнь честно - а это, как известно, понятие растяжимое - зарабатывать на хлеб для себя и своих детей, с одной стороны, и великое дело нашего спасения, труд с целью заработать себе на вечное блаженство, - с другой. Низший тип труда, труд мирской, нет необходимости возвышать, достаточно, если мы будем им заниматься без обмана и серьезного ущерба для наших ближних, нам дозволяется жить благопристойно в меру нашего социального статуса, но так, чтобы как можно больше времени уделять великому делу спасения души. А некоторые, немного поднявшись над этой скорее экономической, чем этической, концепцией труда и нашей мирской профессиональной деятельности, приходят к его эстетическому пониманию и к эстетическому чувству, которое, ограничиваясь
стремлением добиться известности и завоевать себе доброе имя в своем деле, превращает труд в искусство для искусства, искусство ради красоты. Но мы должны подняться еще выше, к этическому отношению к своей профессиональной деятельности, которое коренится в нашем религиозном чувстве, в нашем голоде по вечности. Каждый человек должен делать свое дело, устремив взоры к Богу, с любовью к Богу, иными словами, с любовью к нашей вечности, - вот что значит превратить наш труд в религиозное творчество.