О трагическом чувстве жизни
Шрифт:
Что же касается «будешь есть хлеб в поте лица своего», то это не означает, что Бог в наказание приговаривает человека к труду, - не к труду как таковому, но к тяготам его. Бог не мог приговорить человека к труду, потому что труд это единственное практическое утешение в том, что мы родились. И доказательством того, что Он не приговорил человека к труду, для христианина является то, что еще до грехопадения, когда человек пребывал в состоянии невинности, Бог, как говорится в Писании, поселил его в Саду Эдемском, чтобы возделывать его и хранить его (Бытие 2, 15). В самом деле, чем было бы заполнено его время в Раю, если бы он там не трудился? А блаженное видение - это разве не своего рода труд?
Но даже в том случае, если бы труд был нашим наказанием, мы должны были бы сделать из него,
Фурье, этот сновидец и социалист, мечтал сделать труд в своих фаланстерах привлекательным посредством свободного выбора профессий и другими подобными способами. Нет ничего привлекательнее свободы. Откуда берется радость игры, то есть радость труда, если не от свободного подчинения человека свободе Природы, то есть случайности? И давайте не будем запутывать дело, проводя сравнение между трудом и спортом.
И чувство, благодаря которому мы делаем себя незаменимыми, незаслуживающими смерти, стараясь, чтобы наше небытие, если оно нам уготовано, было незаслуженным, должно не только заставить нас возвыситься до религиозного исполнения своих обязанностей с любовью к Богу и жаждой вечности, но еще и сделать наш труд страстным, трагическим, если угодно. Оно должно побуждать нас прилагать свои усилия к тому, чтобы запечатлеть в душах других людей свой образ, увековечить себя в них и в их детях, завоевать их сердца, оставить на всем свою нетленную эмблему. Самая плодотворная мораль это мораль взаимного завоевания.
Прежде всего, это заставляет нас переводить в утвердительную форму те заповеди, которые в отрицательной форме передает нам Ветхий Закон. И там, где сказано: «не лги! ", надо понимать: «говори правду всегда, к месту и не к месту! ", даже если каждый из нас должен всякий раз вопреки всем остальным доказывать, что она говорится к месту. И там, где сказано: «не убий! ", понимать: «подари жизнь и взрасти ее». И там, где было сказано: «не укради!», понимать так: «приумножай народное богатство!». И там, где сказано: «не прелюбодействуй!», понимать под этим: «подари земле своей и небесам здоровых, сильных и добрых детей!». И точно так же все прочее.
Кто не потеряет жизнь свою, не обретет ее. Поэтому отдавай себя другим людям, но сперва, для того, чтобы отдать им себя, завоевывай их сердца. Ибо невозможно завоевать и не быть завоеванным. Каждый питается плотью того, кем поглощен. Чтобы завоевать сердце ближнего, нужно познать и полюбить его. Попытаться навязать ему свои идеи - значит воспринять его идеи. Любить ближнего это значит желать, чтобы он был таким же, как я, чтобы он был еще одним я, иначе говоря, любовь к ближнему есть желание моего я быть им; любить ближнего это значит желать уничтожить границу между моим ближним и моим собственным я, это значит желать уничтожить зло разделения. Мое стремление навязать себя другому человеку, так чтобы мое я могло жить в нем и быть им, чтобы сделать его своим - а сделать его своим это все равно, что принадлежать ему, - вот, что придает религиозный смысл человеческой общности, человеческой солидарности.
Чувство солидарности исходит из меня самого; так как я есмь общество, я нуждаюсь в том, чтобы мной завладело человеческое общество; так как я есмь социальный продукт, я должен социализировать свое л, и от себя я перехожу к Богу, то есть к проекции моего я на Все, а от Бога - к каждому из моих ближних.
На первый взгляд, инквизитор должен вызывать у меня неприязнь и я должен отдать предпочтение торговцу, который хочет продать мне свои товары; но если я получше поразмыслю над этим, то увижу, что инквизитор, когда он находится в добром расположении духа, относится ко мне как к человеку, как к цели в себе, ведь если он меня донимает, то только из милосердия, из желания спасти мою душу, тогда как торговец рассматривает меня только лишь как клиента, как средство, и его снисходительность и толерантность это, в сущности, не что иное, как полнейшее равнодушие к моей судьбе. В инквизиторе гуманности гораздо больше.
Точно так же, как в войне гуманности гораздо больше, чем в мире. Непримиримость к злу предполагает, что добро должно сопротивляться, и даже не столько оборонительное, сколько наступательное добро является, быть может, самым божественным в человеческих делах. Война это школа братства и силок для любви; именно война через взаимное столкновение и агрессию сближала народы, заставляла их познать и полюбить друг друга. Самое чистое и самое плодотворное объятие любви, в которое заключают друг друга люди, это объятие на поле брани, объятие, в которое заключают друг друга победитель и побежденный. И даже очистительный гнев, возникающий из войны, плодотворен. Война есть, в самом прямом смысле слова, освящение человекоубийства. Каин спасается, как предводитель воинств. И если бы Каин не убил своего брата Авеля, он, может быть, принял бы смерть от его рук. Бог открылся прежде всего в войне; первоначально Он был богом воинств, и одним из главных назначений креста является защита руки, вооруженной мечом.
Каин, основатель Государства, был братоубийцей, - говорят враги Государства. И надо принять это и обратить к славе Государства, которое является сыном войны. Цивилизация началась в тот самый день, когда один человек, покорив другого и заставив его работать за двоих, смог на досуге созерцать мир и принуждать себе подобного к чрезмерному труду. Именно рабство позволило Платону размышлять об идеальном государстве, а рабство возникло именно в результате войны. Не случайно Афина является богиней войны и мудрости. Но есть ли необходимость еще раз повторять столь очевидные истины, которыми тысячу раз пренебрегали и которые еще тысячу раз возрождались вновь?
Главная заповедь, которая возникает из любви к Богу и становится основой всякой морали, такова: отдай всего себя целиком; отдай душу свою, чтобы спасти ее, чтобы увековечить ее. Такова жертва, которой требует жизнь.
А отдать себя другому это значит, я повторяю, завоевать его душу, запечатлеть в ней свой образ. Истинная религиозная мораль является, в сущности, агрессивной, завоевательской.
Индивид, как только лишь индивид, жалкий индивид, пленник инстинкта самосохранения и ощущений, не хочет ничего, кроме сохранения себя, и все желания его сводятся к тому, чтобы другие не проникли в его пределы, чтобы его не беспокоили, чтобы не посягали на его лень, а взамен, или чтобы подать пример и утвердить это. как норму поведения, он отказывается проникать в души других людей, посягать на их лень, беспокоить, завоевывать их. «Не поступай с другим так, как ты не хотел бы, чтобы поступали с тобой» он понимает так: «я не трогаю других; пусть и они не трогают меня». И душа его уменьшается, сморщивается и погибает в атмосфере этого духовного корыстолюбия, этой омерзительной морали анархического индивидуализма: каждый сам по себе. Ведь каждый из нас не есть только лишь он сам, а потому едва ли он может существовать сам по себе.
Но так как индивид осознает себя в обществе, осознает себя в Боге, и инстинкт увековечения пробуждает в нем любовь к Богу и милосердие Господне, он стремится увековечить себя в других, увековечить дух свой, сделать его бессмертным, вытащить гвозди из тела распятого Бога, он хочет запечатлеть свой дух в душах других людей и в свою душу принять их образ. Такой человек стряхнул с себя духовную лень и корыстолюбие.
Говорят, лень - мать всех пороков, и, действительно, лень порождает два порока: корыстолюбие и зависть, которые, в свою очередь, являются источниками всех остальных пороков. Лень - узница материи, ее косности, внутри нас, и хотя лень говорит нам, что стремится сохранить нас посредством экономии наших сил, на самом деле она способствует лишь деградации и уничтожению нашего духа.