О всех созданиях - больших и малых
Шрифт:
— Есть еще пара вопросов. Могу я попросить вас исполнить еще одно ваше обещание: регистрировать ваши вызовы и записывать стоимость оказанных услуг каждый день? Прошла неделя с того дня, когда вы последний раз писали в регистрационной книге. Как же я могу выписывать счета по первым числам каждого месяца? Важнее этого нет ничего, но как я могу выполнять свои обязанности, если вы мне так мешаете?
— Да, да, я извиняюсь, но у меня куча звонков, и я должен идти — правда.
Он уже был на полдороге к двери, но зонд опять упал на пол, и он вновь услышал зловещее покашливание у себя за спиной.
— И еще, мистер Фарнон. Я по-прежнему не могу расшифровать ваш почерк. Все эти медицинские термины достаточно сложны сами по себе, поэтому, прошу вас, перестаньте писать каракулями.
— Очень хорошо, мисс Харботтл.
Зигфрид ускорил шаг по направлению к двери, ведущей в коридор, где он мог бы обрести мир и покой. Он радостно стучал каблуками по кафелю пола, когда его настиг знакомый звук. Мисс Харботтл могла направлять его на значительные расстояния, внося в него повелительную нотку, которой нельзя было не подчиниться. Я услышал, как Зигфрид кладет на пол зонд и насос и как звякают на полу бутылки с кальцием, — должно быть, они впивались ему в ребра.
Он снова встал перед столом. Мисс Харботтл погрозила ему пальцем.
— Раз уж вы здесь, то я хотела бы упомянуть и еще один вопрос, который беспокоит меня. Посмотрите на книгу регистраций. Видите, здесь на каждой странице приклеены бумажки? На них — а их не один десяток, — написаны вопросы, и я не могу сдвинуться с места, пока вы не ответите на них. Как я вас ни спрошу, у вас вечно нет времени. Не пройдемся ли мы по ним прямо сейчас?
Зигфрид быстро попятился.
— Нет, нет, только не прямо сейчас, у меня срочные вызовы. Мне очень жаль, но придется решить этот вопрос в другой раз. Когда я вернусь, то при первой же возможности встречусь с вами.
Он почувствовал за спиной дверь, последний раз взглянул на сердитую массивную фигуру за столом, отвернулся и сбежал.
К чему приводит головокружение от успехов
Теперь я мог окинуть взглядом итоги шести месяцев тяжелой практической работы. Я ездил на вызовы к коровам, лошадям, свиньям, собакам и кошкам семь дней в неделю, по утрам и вечерам, днем, а также и в те часы, когда весь остальной мир спал. Я помогал телиться коровам и пороситься свиньям, отчего мои руки болели, и с них сходила кожа. Меня пинали, сбивали с ног, топтали копытами и обильно орошали всевозможным навозом. Я видел изнутри все болезни животных. И все-таки тихий голос внутри меня цеплялся к моим мыслям, он говорил, что я не знаю ничего, совершенно ничего.
Это было странное чувство, поскольку шесть месяцев практики опирались на пять лет теории, тяжелого, болезненного усвоения тысяч фактов и тщательного складирования отрывков знания, которое я хранил, как белка свои орехи. Начав изучение с растений и низших форм жизни, я копил знания и во время вскрытий в анатомичке, и во время занятий по физиологии, все время шел по обширным безлюдным просторам медицинской теории. Затем была наука патология, которая разорвала завесу невежества и в первый раз позволила взглянуть на свои глубинные секреты. А еще наука паразитология, рассказывающая об обширном мире других тварей — о червях, блохах и чесоточных клещах. И, наконец, медицина и хирургия, венчавшие мои познания тем, что научили меня пользоваться ими в повседневной борьбе с болезнями животных.
А помимо этого, было еще много всего — типа физики, химии, гигиены. Похоже, никто ни о чем не забыл. Почему же я чувствую себя так, будто ничего не знаю? Почему я иногда кажусь себе астрономом, который в телескоп глядит на неизвестную галактику? Меня угнетало ощущение того, что я наугад пытаюсь найти что-то на краю безграничного пространства. Это было тем более забавно, что, как мне казалось, все вокруг знают о больных животных всё. Парень, который держал коровий хвост, соседний фермер, мужчины в пабе, приходящие садовники — все они свободно и убежденно давали свои советы.
Я попытался осмыслить свою жизнь. А было ли когда-нибудь время, когда я сам чувствовал подобную безграничную веру в свои знания? И тогда я вспомнил.
Это было еще в Шотландии, мне было семнадцать, и я входил в арку Ветеринарного колледжа на Монроуз-стрит. Я уже три дня был студентом, но только тогда я ощутил трепетное чувство настоящего дела. Копание в ботанике и зоологии мне нравилось, но в тот день я почувствовал, что занимаюсь настоящим делом: у меня была первая лекция по животноводству.
Темой лекции была лошадь. Профессор Грант повесил на доску изображение лошади в натуральную величину и стал показывать нам ее стати от кончика носа до кончика хвоста, перечисляя поочередно холку, колено, скакательный сустав, затылок и все остальные многочисленные лошадиные названия. Профессор был мудр; чтобы сделать лекцию интересной, он то и дело подбрасывал практические моменты типа: «А здесь у рабочей лошади мы найдем трензель», — или: «А вот это — путовый сустав, он может опухать». Он говорил о наливах суставов и окостенении хрящей, о малых берцовых костях и бурситах, то есть обо всем том, до чего студенты будут доходить в течение следующих четырех лет, но зато так лекция становилась ближе к жизни.
Слова его все еще крутились у меня в голове, когда я поднимался по улице в гору. Именно за этим я и пришел в колледж. Я словно бы прошел обряд посвящения в члены клуба для избранных. Я получил первый практический урок в науке о лошадях, а на мне был новехонький редингот со всеми дополнительными ремешками и пряжками, он стукал меня по ногам, когда я сворачивал на заполненную людьми Ньютон-роуд.
Я не поверил своей удаче, когда увидел лошадь.. Она стояла у здания библиотеки на Квинз-Кросс и казалась выходцем из другого века. Она понурила голову, стоя между оглоблями угольной телеги, которая казалась маленьким островком в водовороте машин и автобусов. Пешеходы спешили мимо, не обращая на нее внимания, но у меня появилось ощущение, что фортуна мне улыбнулась.
Это была лошадь. Не картинка, а настоящая, живая лошадь. В моей памяти стали всплывать отдельные слова, услышанные на лекции: бабка, большая берцовая кость, стрелка копыта. Я также вспоминал названия отметин — звездочка, проточина, белизна, лысина, белый носочек на задней ноге. Я стоял на тротуаре и критическим взглядом рассматривал лошадь.
Полагаю, что любому проходившему мимо должно было быть очевидно, что делом занимается настоящий специалист. Не просто придирчивый прохожий, а человек, который знает и понимает все. Я был словно закутан в ощущаемый кожей невидимый плащ лошадиности.