О всех созданиях - больших и малых
Шрифт:
Во время постепенного их захирения я несколько раз доводил это обстоятельство до сведения Зигфрида, и он сочувственно принимал его к сердцу.
— Так не годится, Джеймс! Я поговорю об этом с Хэммондом. Предоставьте это мне.
И через несколько дней, когда я снова воззвал к нему:
— О Господи! Ну разумеется. Я же собирался договориться с Хэммондом! Не волнуйтесь, Джеймс. Я этим займусь.
Наконец я был вынужден сообщить ему, что, как я ни жму на педаль, толку никакого и у меня есть только один способ остановить машину: внезапно поставить первую передачу.
— Скверно, скверно, Джеймс. Такая незадача для вас. Но ничего, я все устрою.
Некоторое время спустя я спросил мистера Хэммонда, заехав к нему в гараж, не договаривался ли с ним Зигфрид. Нет-нет. Однако механик забрался в машину и медленно покатил по улице. Ярдов через пятьдесят машина бешено дернулась, затряслась всем кузовом и остановилась. Он вылез, даже не попытавшись вернуться на ней, и задумчиво направился ко мне пешком. Это был на редкость невозмутимый человек, но теперь он заметно побледнел и уставился на меня широко открытыми глазами.
— И ты, малый, ездишь по всем своим вызовам на этом вот драндулете?
— Ну да.
— Так тебе медаль положена за храбрость. Да я на этой чертовой развалине побоялся бы и через площадь проехать!
Но что я мог сделать? Машина принадлежала Зигфриду, и мне оставалось лишь ждать, когда он соблаговолит о ней вспомнить. Конечно, я кое-что уже вкусил в этом плане с подвижным передним пассажирским сиденьем его собственного автомобиля, когда только что приехал в Дарроуби. Он, казалось, ни разу не заметил, что стоило мне опуститься на это сиденье, как я опрокидывался на заднее. И наверное, он так и не привел бы его в порядок, если бы в один прекрасный рыночный день не нагнал бы старушку, которая брела в Дарроуби с большой корзиной овощей, и любезно не предложил бы ее подвезти.
— Ноги бедняжки взвились к потолку, и она провалилась куда-то назад. Еле извлек ее оттуда, думал уже, что понадобится лебедка, а повсюду вокруг кочаны капусты так и катаются.
Я снова поглядел на крутой спуск. Разумнее, конечно, было бы вернуться в Дарроуби и отправиться в Уортон нижней дорогой. Вполне безопасной. Но это означало крюк почти в десять миль, а маленькая усадьба, куда я направляюсь, вот же она, прямо передо мной, хотя и ниже на тысячу футов. Теленок с воспалением суставов вон в той сараюшке с зеленой дверью. А вот из дома вышел старый мистер Робинсон и семенит через двор с ведром. Казалось, стоит протянуть руку, и я до него дотронусь.
Я подумал (и не в первый раз), что если уж ты должен ездить на машине без тормозов, то в Англии наименее подходящее для этого место — йоркширские холмы. Даже на ровной дороге это было достаточно скверно, хотя через неделю-другую я попривык и часто попросту забывал про вышедшие из строя тормоза. Например, в тот день, когда я возился с коровой, а ее хозяин прыгнул в мою машину, чтобы открыть путь работнику на тракторе. Я даже слова не сказал, когда ничего не подозревающий фермер, быстро и уверенно давший задний ход, с душенадрывающим треском ударил задним бампером в стенку сарая. С типичным йоркширским преуменьшением он сказал только:
— Тормоза у вас, мистер, что-то слабоваты.
Как бы то ни было, а мне предстояло сделать выбор. Назад в Дарроуби или с гребня вниз? Ситуация уже стала привычной. Каждый день я вот так сидел у края вершины и спорил с собой под стук моего сердца, колотившегося и сейчас. В зеленом безмолвии холмов, наверное, разыгрывались десятки этих драм без свидетелей. Наконец я включил мотор и поступил так, как поступал всегда, — выбрал короткий путь вниз.
Но этот холм был тем еще, и дорога пользовалась дурной славой даже в этом краю; едва я осторожненько съехал на нее, как мир словно провалился передо мной. Поставив первую передачу, судорожно сжимая рычаг, я спускался с пересохшим ртом по полоске асфальта, которая теперь казалась почти вертикальной.
Поразительно, какую скорость можно набрать на первой передаче, если ничто больше не мешает машине катиться вниз, и когда первый поворот ринулся мне навстречу, маленький мотор протестующе завыл на восходящей ноте. У поворота я отчаянно повернул баранку вправо, секунду колеса разбрасывали камешки и рыхлую землю на самом краю обрыва, а потом мы вновь устремились вниз.
Прямой участок земли был тут длиннее и еще более крутым. Попытка вписаться в поворот на такой скорости была чистейшим безумием, но либо это, либо слететь по прямой с обрыва. Парализованный ужасом, я закрыл глаза и повернул баранку влево. На этот раз машина накренилась набок, и я не сомневался, что она навсегда распрощалась с дорогой, но тут задравшиеся колеса опустились на асфальт, и она накренилась в другую сторону, потом повторила то же самое в течение кошмарной секунды и наконец решила остаться на четырех колесах, так что я продолжил путь. И вновь крутой спуск. Машина ринулась вниз под завывание мотора, но мной овладела странная апатия. Казалось, я исчерпал все запасы страха и почти не заметил, как третий поворот остался позади. Еще один — и дорога наконец обрела горизонтальность; я стремительно потерял скорость, и перед последним поворотом она не превышала двадцати миль в час. Победа осталась за мной!
И только оказавшись на последней прямой, я увидел овец. Сотни их трусили по дороге. Река курчавых спин занимала ее от стенки и до стенки. До них оставались какие-то ярды, а я все еще ехал под уклон, пусть и еле заметный. Без колебаний я повернул и въехал в стенку.
Все словно бы обошлось без особых повреждений. Не-сколько камней сползли на дерн, мотор заглох, и воцарилась тишина.
Я медленно откинулся на спинку сиденья, расслабляя стиснутые челюсти, разгибая один за другим пальцы, мертвой хваткой сжимавшие баранку. Овцы текли мимо, и я искоса поглядел на их пастуха. Я видел его впервые и вознес мысленную молитву, чтобы он меня не узнал. В эту минуту наиболее желательной мне представлялась роль никому не известного обитателя сумасшедшего дома. Лучше ничего не объяснять. Появиться из-за поворота и сознательно уткнуться в стенку — нет, это не материал для поучительной беседы.
Овцы все шли и шли мимо, и я услышал, как пастух окликает своих собак:
— Пошевеливайся, Джесс! Сюда, Нелл!
Но я упрямо смотрел на слои плоских камней передо мной, хотя он прошел совсем рядом с машиной.
Полагаю, что многие люди обязательно бы осведомились, какого черта все это означает, но только не овечий пастух в йоркширских холмах. Он же спокойно миновал меня, уважая мое желание побыть одному, однако когда я несколько секунд спустя посмотрел в зеркало заднего вида, то заметил, что он стоит на середине дороги и глядит на нас с машиной, временно позабыв про овец.
Мой безтормозной период четко запечатлелся у меня в памяти. Годы и годы он оставался в ней поразительно ясным. Наверное, длился он пару-другую недель, но мог бы продолжаться до бесконечности, если бы сам Зигфрид не оказался за рулем моей машины.
Случилось это, когда Мы должны были поехать на вызов вдвоем, и по какой-то причине он решил воспользоваться моей машиной и вести ее сам. Я тревожно скорчился рядом с ним, и он, по обыкновению, лихо рванул с места.
Ферма Хинчклифа лежит примерно в миле от Дарроуби прямо у шоссе. Очень внушительная ферма с широкой подъездной дорогой, ведущей к дому, прямой как стрела. Ехали мы не туда, но Зигфрид повел машину на полной скорости, и вдруг я увидел впереди большой «бьюик» мистера Хинчклифа, движущийся с солидной неторопливостью. Зигфрид пошел на обгон, и тут фермер, высунув руку в окошко, начал поворачивать к въезду на свою ферму. Прямо наперерез нам. Нога Зигфрида впечаталась в тормозную педаль, и его брови взлетели к волосам, поскольку не произошло ровно ничего. Мы устремились прямо на «бьюик», и объехать его слева возможности не было.