О, юность моя!

Сельвинский Илья Львович

— Ах, не навязывайте мне этой тягомотины!

Леська расхохотался:

— Откуда у вас такое слово?

— Из тюрьмы, конечно.

— Браво! Вы делаете успехи. В таком же стиле на­пишите едкий стишок. Но теперь он должен быть уже не только против Врангеля, а против всей белогвардейщины, против всего капитализма! Хватит играть в би­рюльки! Время, Аким Васильевич, очень серьезное.

Беспрозванный попросил Елисея отвернуться и стал натягивать носки.

Леська сбегал на кухню, разжег примус, поставил чай, нарезал колбасы,

хлеба и снова явился к Беспрозванному.

— Позавтракайте и принимайтесь за работу. Я недам вам поднять голову, пока вы не напишете эти восемь строк.

— А вдохновение?

— Командарм Фрунзе стоит у ворот Крыма! Вот вам и вдохновение.

Старик задумчиво жевал колбасу и прихлебывал бледный чай. Он уже работал. Леська этого не понимал и, грея ладони о стакан своей бурды, агитировал старца как мог:

— Сейчас самый ответственный миг в вашей жизни. Конечно, ваши любовные стихи прекраснее тех, какие вы сегодня напишете, но никогда не было стихов нужнее. Нужность, необходимость — вот новый критерий искус­ства.

— Леся, вы мне мешаете.

Беспрозванный вынул блокнот и записал строчки:

Белогвардейщине

Эй ты, религии оплот, В науке вскрытый «Капиталом», Владыка всех земель и вод, Обложенный кабаньим салом! Едва по-командирски хрюкнешь, Завоют пушки, накалясь. И все же, черт возьми, ты рухнешь, Освистанный народом класс!

— Шедевр! — закричал Елисей. — Шедевр! — чмок­нул Беспрозванного в нос и поспешил на фабрику.

— Ты у нас больше не работаешь! — заявил ему Де­нисов.

— Почему?

— Потому. Опоздал на целых два часа.

— Ух ты, какие строгости! — засмеялся Леська и, войдя в цех, взял весло у Комиссаржевской.

— Значит, подобру-поздорову не уйдешь? — зловеще спросил Денисов.

— Поговорите с хозяином, — небрежно бросил Елисей.

— А что я, бобик, за хозяином бегать? Раз я тебе говорю...

— Вы для меня не начальство. И потрудитесь, пожа­луйста, мне не тыкать.

Девушки ахнули.

Денисов почернел и отошел прочь.

Третья эпиграмма имела огромный успех. Студенче­ство в курилке гудело и ликовало.

И все же, черт возьми, ты рухнешь, Освистанный народом класс! —

раздавалось со всех сторон.

— Кто бы мог это написать?

— Говорят, Волошин.

— Ну? Не думаю. Для Волошина слишком уж по-большевистски.

— Пока вы тут гадаете, господа, в Коктебеле у Воло­шина произвели обыск.

— Не может быть! Какая наглость! У Волошина?

—

А ты откуда знаешь?

— У нас в Коктебеле дача. Мама написала.

— Ну, и что же с Волошиным?

— Пока благополучно.

— Ничего не нашли?

— Разумеется. Сейчас ищут в Симферополе. Хватают кого придется. Взяли, например, студента Петьку Сосновского, который подарил одной курсихе альбом домаш­них виршей про любовь.

— Виршей, вы говорите?

— Ну да. Но для контрразведки и он поэт.

— Наконец-то его признали.

Студенты рассмеялись.

Елисей спускался по лестнице в глубокой тревоге... Как бы не схватили Беспрозванного. Впрочем, откуда из­вестно, что он пишет стихи? Его ведь ни разу не напе­чатали.

Внизу у выхода стояли две женщины — старая и мо­лодая. Они зорко присматривались к студенческой толпе и обе разом обратили внимание на Бредихина.

— Этот подойдет.

Когда Елисей поравнялся с ними, старая окликнула его:

— Молодой человек! Можно вас на минутку?

— К вашим услугам.

— Как вы смотрите на то, чтобы получить легкую, но хорошо оплачиваемую работу?

— Ну, что ж, — улыбнулся Леська. — Деньги вся­кому нужны.

— Отлично. В таком случае запомните адрес: Архив­ная, 2, Коновницыны.

— Запомнил. А в чем будут заключаться мои обязан­ности?

— Архивная, 2, Коновницыны.

— Да, да. Усвоил. А работа, говорю, какая?

— Да никакая! — весело сказала та, что моложе. — Просто беседовать с нашим братом, Антошей. Он тоже студент. Кстати, вы — филолог?

— Нет, юрист.

— Жаль.

— Как угодно.

— Ну хорошо, Зиночка. Пускай юрист. Все-таки сту­дент.

— А о чем беседовать?

— О чем хотите. Он у нас очень разговорчивый.

Елисей взглядывал то на одну, то на другую.

— Душевнобольной?

— Да.

— Простите, но это мне не подойдет: я смертельно боюсь сумасшедших.

— Но он не сумасшедший! — всплеснула руками мо­лодая.

— Он очень умен, начитан. Вам будет с ним инте­ресно.

— Нет, нет. Тысяча извинений, но нет.

Елисей вышел на Пушкинскую. Мимо пролетел бле­стящий, точно от ливня, экипаж, в котором, заложив ногу на ногу, роскошно возлежала красавица Женя в огромной шляпе и сине-лиловом платье. Она увидела Леську, улыбнулась ему и крикнула:

— Тарарам! (В смысле: «Опять живем»!)

Но Леське вообще сегодня везло на встречи. Прямо на него шел офицер, силуэт которого показался ему зна­комым. Шокарев!.. Ей-богу, Шокарев!

— Володя!

— А, Елисей! Видел, как проехала эта шлюха, Женя?

— Да, да. Но почему ты в военной форме? Ты ведь демобилизовался.

— Нет еще. Успею. Мало ли что может быть? Ты слы­шал: генерал Слащев отогнал красных от Юшуньских позиций. Он получил за это высокое звание: «Слащев-Крымский». Какая романтика! Это возвращает нас ко временам Потемкина-Таврического.