Оазис человечности 7280/1. Воспоминания немецкого военнопленного
Шрифт:
Макс уже спит, а я все еще погружен в размышления. Тут даже такой деревянный клин подложен в головах, чтобы соломенный матрац лежал там повыше, а свой мундир я сворачиваю, и он будет мне подушкой. И я лежу наконец растянувшись, а перед глазами как бы проходит всё, что было за эти два года… Вспоминаю дом, мать и отца, брата Фрица, друзей и учителя английского языка.
ПЕРВАЯ СМЕНА
Подъем в пять утра. В умывальной комнате деловая толкотня. Водопровода здесь нет, воду носят ведрами из бассейна и заливают в бачки. Нас наставляют — воду надо экономить, здесь на юге Украины ее всегда не хватает. Нам, новичкам, раздают тонкие белые полотенца. Мыла нет.
Когда мы, умывшись, возвращаемся, «коренное население» лагеря уже отправляется строем на шахту. Когда же они встают? В четыре или еще раньше? Они уже получили и съели утренний суп и пайку хлеба? А нам велят после супа построиться на плацу. Обращается к нам опять старший по лагерю Макс Зоукоп. Говорит, что вчера, после долгой дороги, не хотел занимать нас подробностями лагерной жизни. А теперь, когда мы выспались, говорит нам, что придает большое значение порядку, чистоте и дисциплине, товарищеским отношениям. Мы еще убедимся, что здесь, на шахте, они особенно важны. Он не знает, есть ли у кого-нибудь из нас шахтерский опыт, наверное, ни у кого, поэтому так важно слушать опытных горняков. А я вспоминаю пеший марш в Ченстохову, в Дембицу, на Киев. Речи там быть не могло о товариществе…
Потом нас делят на сотни. Макс, мой старший покровитель, теперь все время рядом со мной. Да нет, не то говорю — это я теперь рядом с Максом. Нам повезло, во всяком случае, мы так думаем, — нас определили в утреннюю смену. В раздевалке получаем рабочую спецодежду, резиновые башмаки-чуни, похожие на лодки, и портянки. Чтобы чуни не спадали, по бокам делают дырки, продевают в них кусок детонационного шнура и привязывают к ноге.
После вечернего супа — поскорее ложиться, потому что в четыре уже вставать. Перед сном мы с Максом еще учимся прилаживать портянки к такой «обуви». Пройдет еще немало времени, прежде чем чуни перестанут натирать мне ноги…
…Строимся в колонну по пять человек, ворота открываются, и мы отправляемся маршем на шахту «Красная звезда», Очень холодно, мороз пробирает, спецовка совсем не греет, руки тоже совсем замерзли. Пробуем двигаться бегом, но до шахты еще далеко. Только через полчаса вдалеке показываются огни. Наконец — ворота шахты. Нас ведут в ламповую, там, можно сказать, разлито тепло, но мы еще долго не можем согреться, руки и ноги буквально закоченели.
Ламповая — это наш «сборный пункт». Русский рабочий протягивает мне тяжелую шахтерскую лампу, с ней я иду вместе с товарищами в зал. В это время его покидают русские рабочие. А к нам обращается немецкий заведующий, он тоже пленный. Говорит о работе, об опасностях, которые ждут нас в шахте, и о мерах безопасности под землей. Призывает к соблюдению дисциплины и к товариществу — с русскими шахтерами тоже.
И вот нас снова распределяют. Макс — он профессиональный кузнец — остается в кузнице, на поверхности, в большом механическом цеху. А меня берет немецкий мастер-бригадир угольной лавы. С ним мы идем к стволу и в клети спускаемся в шахту. Выходим из клети на глубине около 600 метров. Когда мне было пятнадцать лет, отец брал меня однажды с собой в шахту, но только до главного штрека, а в лаве, где добывают уголь, я никогда не был. Мне немного страшно, но раздумывать некогда, потому что мы направляемся быстрым шагом за инструментами. Мне выдали кайлу с двумя сменными остриями и здоровенную лопату — грести уголь. Со всем этим хозяйством поспешаю за остальными. Без конца спотыкаюсь, каска слетает у меня с головы, лопата валится из рук, а тяжеленная лампа бьет по ногам.
Наверное, я единственный новичок, остальные работают здесь уже по два-три года? Но, оглянувшись, вижу, что идущие позади меня — такие же, видно, раньше в шахте не бывали. Пробираемся между вагонетками с углем, состав тянут по рельсам на стальном тросе, он дергается совсем рядом, на высоте моего роста. Не самое приятное ощущение… Добыча угля уже идет, навстречу груженым вагонеткам подают пустые, «порожняк», а мы все еще не добрались до лавы. Наконец сворачиваем в поперечный проход, а дальше, уже ползком, в лаву. Высота ее всего сантиметров семьдесят, повсюду деревянные стойки, подпирающие кровлю. Я везде застреваю, зацепившись если не лампой, так кайлом, не кайлом, так лопатой.
Рядом с обнаженным угольным пластом — конвейер-транспортер, по нему уголь подается из лавы на штрек, в вагонетки. Бригадир расставляет нас по лаве, каждому выделяет «пай», метра три по длине конвейера. Дает задание: рубить из пласта уголь на глубину два метра и грузить его лопатой на конвейер. Ловко показывает, как именно это делается, и куда-то исчезает.
Первым делом вешаю лампу на стойку. Лопату кладу в сторону, ведь сначала надо нарубить угля. А конвейер уже работает — трясется и грохочет, напоминая, что мне пора начинать. От первого удара кайлом по пласту только мелкие кусочки угля летят мне в лицо. Пытаюсь и так и этак отбить, отковырнуть кусок побольше, но ничего не получается. А сил уже нет даже лопату держать, устал ужасно. Но вот вернулся бригадир и стал меня учить хитрым приемам. Объяснил, как приступать к пласту, что за трещины и прослойки в нем видны, как и где по ним бить, чтобы уголь легче отделялся кусками. И стало получаться! Часа через два я уже врубился в пласт на нужную глубину и погрузил отбитый уголь на конвейер. Товарищ рядом со мной тоже управился. Но я совершенно выдохся, а колени болят так, что я их уже не чувствую. Но я горжусь, что в первый же день выполнил все, что от меня требовалось.
А смена должна скоро закончиться, уже видно, как внизу под лавой становится все больше огоньков шахтерских ламп. И товарищи в лаве стали собираться… Да только зря. Откуда ни возьмись — налетел наш бригадир; бранится, орет на нас — идиоты, самоубийцы и все такое прочее. Мы не поймем, что случилось, он же так хорошо с нами обращался, все показывал, а тут… А тут ругается вовсю, еще и русскими известными словами. Велит — скорее стойки и доски сюда! Их подали в лаву по транспортеру, и он вместе с несколькими забойщиками кинулись ставить стойки с обрезками досок сверху — крепить кровлю, из-под которой мы добыли и выгребли уголь. Мы им помогаем, пилим стойки в нужный размер, чтобы плотно забивались между «почвой» пласта и кровлей.
Когда все стойки были поставлены, бригадир выгнал нас из лавы на штрек. И там объяснил, что мы натворили и как нам еще повезло: ведь кровля могла обрушиться и всех нас там похоронить. А откуда нам было знать? Нам велели отбивать и грузить уголь, мы и старались. А про крепление никто ничего не сказал. Ну, ладно, обошлось… А спешка и ругань были потому, что он увидел, как от кровли отслоились первые куски камня. Бывает, что после этого она рушится по всей лаве, и тогда…
Впечатляющий урок мы получили. Обещаем глядеть теперь в оба. Могло ведь всех нас там угробить, наша первая смена в шахте могла стать и последней.
В ТРАНСПОРТНОЙ БРИГАДЕ
Так проходят дни один за другим. У меня воспалились колени, и меня переводят в транспортную бригаду; там не нужно ползать на четвереньках, и работа полегче. Я должен заталкивать порожние вагонетки под погрузку и навешивать на них номера, чтобы на разгрузке было видно, с какого участка добытый уголь. Груженую вагонетку сцеплять с составом и подгонять следующие порожние. Это важное дело, потому что порожняка на шахте не хватает; бывает и так, что какую-то лаву приходится останавливать, потому что некуда грузить добытый уголь. А от добычи зависит и наш паек — надбавка за тяжелую работу, 200 грамм хлеба. И немецкие мастера-штейгеры рассылают нас по всем подземным закоулкам шахты искать порожние вагонетки. Подземным транспортом шахты ведают военнопленные, поэтому лавы, в которых работают немцы, лучше снабжаются порожняком. И добыча из «немецких» лав всегда больше. На «нарядах» (планерках перед каждой сменой) начальники выговаривают русским за меньшую производительность. А те заявляют, что пленные работают на участке, где геологические условия лучше, и надо поменять нас местами.