Обещание страсти
Шрифт:
Она добралась поездом до Милана, переночевала там и направилась во Флоренцию. Смешавшись с толпой ранних весенних туристов, она бродила по музеям, заходила в магазины, гуляла на берегу Арно и старалась ни о чем не думать., Тем же самым она занималась и в Риме. Это было еще приятнее, потому что уже наступил май. Солнце пригревало, люди ожили, на улицах играли уличные музыканты. Она встретила нескольких друзей, поужинала с ними и… обнаружила, что начала исцеляться.
В начале июня, взяв напрокат «фиат», она устремилась на север, в Умбрию, а потом в Сполето, где должен был состояться музыкальный фестиваль.
Она танцевала в Сен-Тропезе, играла в Монте-Карло, провела уик-энд в Сен-Жан-Кап-Ферра, взяв яхту у друзей, а в Каннах купила себе дорожные сумки Гуччи. В Провансе она начала опять писать, застряв на три недели в крохотном отеле, где подавали самый лучший паштет из тех, что ей доводилось есть.
Здесь ее и настигла книга Люка, которую не без колебаний ей отправил Симпсон, снабдив рецензиями. Ничего не подозревая, она открыла пакет однажды утром… Босиком и в ночной рубашке она стояла на балконе, наслаждаясь солнечным теплом, любуясь окрестными холмами и полями. Почти целый час она просто сидела, скрестив ноги, на полу балкона, держа книгу на коленях, поглаживая и не решаясь раскрыть. Суперобложка была красивая, а фотография Люка на последней странице — просто замечательная. Снимок был сделан еще до того, как она его встретила, — точно такой же стоит у нее на письменном столе в Нью-Йорке. Фотограф запечатлел его в Чикаго. Он шел по улице, в белой водолазке, темные волосы ерошил ветер, плащ переброшен через плечо. Приподняв одну бровь, он саркастически улыбался в камеру, еле сдерживая смех. Увидев эту фотографию, она немедленно ее выпросила.
— Зачем она тебе нужна?
— Ты такой сексапильный здесь, Люк.
— Господи, надеюсь, мои читатели так не считают.
— Почему же? — удивленно спросила она, глядя на него снизу вверх. Он поцеловал ее.
— Я предпочитаю, чтобы у меня был умный вид.
— Здесь и то и другое. Можно, я возьму ее?
Он смущенно пожал плечами и подошел к зазвонившему телефону.
Она забрала фотографию и поместила ее в серебряную рамку. Люк был на ней как живой, и она была рада, что именно этот снимок выбрали для обложки. Его должны видеть таким…
Она не скоро оторвала взгляд от фотографии. Книга лежала у нее на коленях. По щекам тихо катились слезы, которых она не чувствовала, застилая туманом прекрасный вид. Но взор ее был устремлен не на поля, а в прошлое.
— Вот, детка, какие дела…
Она говорила вслух и улыбалась сквозь слезы, вытирая лицо краем ночной рубашки. Ей чудилось, что Лукас тоже улыбается ей. Где бы она ни была, он будет повсюду с ней, согревая ее. А она будет улыбаться ему. Он будет с ней всегда. В Нью-Йорке, в Швейцарии, во Франции. Он был теперь частью ее, ее утешением. Она снова посмотрела вдаль на поля, мягко повела плечами и прислонилась к креслу, все еще держа книгу в руках. Внутренний, голос подсказывал ей, что надо открыть книгу, но она не могла. Вглядываясь в лицо на снимке, как будто надеясь увидеть его идущим по этой давно забытой улице в Чикаго, она словно опять услышала голос, поддразнивающий ее: «Давай, милая, да открой же, черт возьми!»
Она открыла — осторожно, затаив дыхание и боясь взглянуть внутрь. Она чувствовала это, едва прикоснувшись к книге, но чувствовать — одно, а видеть — другое. Она не знала, сможет ли выдержать, но должна была выдержать. Теперь ей страстно хотелось увидеть, и она знала, что он тоже хочет, чтобы она увидела. Люк никогда ей не говорил, но она чувствовала, знала всегда: книга посвящена ей.
Слезы заструились по ее лицу, когда она начала читать. Но это были не горестные слезы, а слезы нежности, благодарности, любви. Он подарил ей не печаль, а сокровище. Люк не переносил печали. Он был слишком жизнелюбив, чтобы чувствовать дуновение смерти. А печаль — это смерть.
"Кизии, которая всегда со мной.
Мое второе "я", мое утешение, мой друг. Отважная женщина, ты согрела мою жизнь. Наконец мы оба дома. Ты можешь гордиться этой книгой, — это лучшее, что я могу дать тебе сейчас.
С благодарностью и любовью Л.Д."
«Наконец мы оба дома». Да, это так. Стоял конец августа. Теперь последнее испытание для нее. Марбелья. И Хилари.
— Боже мой, дорогая, ты прекрасно выглядишь! Такая загорелая и свежая! Где же ты была?
— Везде, — ответила она, смеясь, и откинула волосы со лба.
Прошло много времени, и ее лицо снова округлилось. Маленькие морщинки появились у глаз, но выглядела она и впрямь неплохо.
— Сколько ты сможешь пробыть? Из твоей телеграммы ничего нельзя было понять, непослушный ты ребенок!
Кизия вернулась в старый, привычный мир. Дорогая, любимая Хилари. Слово «ребенок» рассмешило ее. А в общем, почему бы нет? В конце июня был день ее рождения. Ей исполнилось тридцать.
— Я пробуду несколько дней, тетя Хил, если для меня найдется комната.
— Всего-то? Дорогая, но это ужасно! Конечно же, найдется, что за глупости.
У нее нашлись бы комнаты еще по меньшей мере для четырнадцати гостей, да еще с прислугой.
— А почему бы тебе не задержаться подольше?
— Мне нужно вернуться.
Она приняла из рук дворецкого чай со льдом. Они стояли у теннисных кортов, где играли другие гости.
— Вернуться — куда? О, Джонатан явно делает успехи, ты не находишь?
— Несомненно.
— Боже мой, как глупо с моей стороны. Ты же незнакома с ним. Прекрасный человек.
— Копия Уитни, — улыбнулась Кизия.
— Ну и куда же ты собираешься вернуться? — держа в руке охлажденный мартини, осведомилась она.
— В Нью-Йорк.
— В это время года! Дорогая, ты сошла с ума!
— Может быть, но я там не была почти пять месяцев.
— Ну, тогда еще один месяц вряд ли что-то изменит.
— Меня ждет работа.
— Работа? Какого рода? Благотворительность? Но ведь летом в городе никого нет. Надеюсь, ты не работаешь?
Хилари выглядела несколько смущенно. Кизия улыбнулась.
— Работаю. Пишу.
— Пишешь? Но зачем?
Она была ошеломлена. Кизия с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Бедная тетя Хил!
— Я пишу, потому что мне это нравится. И притом очень.
— Это что-то новое.
— Нет, не совсем.
— А ты можешь писать? Прилично, я имею в виду.
На этот раз. Кизия не сдержалась и рассмеялась.
— Не знаю. Пытаюсь. Я вела постоянный раздел в газете под именем Мартина Хэллама. Но это не самое лучшее, что я делала. — На лице Кизии появилась озорная усмешка. Хилари взглянула изумленно.