Обещания и Гранаты

Миллер Сав Р.

Мои родители никогда не спрашивали, что случилось, когда я приходила домой с новым порезом или синяком, но в глазах папы всегда был небольшой блеск, который наполнял мою грудь липким теплом. Тот, который молча говорил, что гордится мной за то, что я сражалась, даже если он не знал обстоятельств.

Это не имело значения, потому что, как у Риччи, борьба у меня в крови. Это ожидаемо.

Поощряется, в разумных пределах.

Поэтому, когда я открываю глаза и встречаюсь с резким, недовольным взглядом моего

мужа, я на мгновение застаю его врасплох. Главным образом потому, что я не знаю, почему он так на меня смотрит.

Смаргивая сон с глаз, я оглядываю комнату, узнавая черную мебель и шторы, закрывающие окна нашей спальни. Если бы не тусклый свет прикроватной лампы, мы бы оказались в полной темноте.

— Привет, — прохрипела я, одно слово, как огонь, пробегающий по моему пищеводу.

— Пей, — невозмутимо говорит Кэл, протягивая пластиковый стаканчик с соломинкой. Такой прямой и по существу, совершенно лишенный каких-либо эмоций, когда он встречается со мной взглядом.

Даже без намека на облегчение.

Поговорим о плохих манерах у постели больного. Я всегда слышала, что доктор Андерсон был эффективен, но в то же время холоден, когда имел дело с пациентами, но до сих пор я никогда не видела его в действии.

Это… мощно, его тон не оставляет места для споров. Разительный контраст со спокойным, но страстным мужчиной, которого я узнала, хотя полагаю, что в медицинских учреждениях очень мало места для страсти.

Я беру напиток, осторожно потягивая, стараясь сохранять хладнокровие, даже когда жидкость обжигает мое пересохшее горло изнутри.

Сомкнув губы вокруг соломинки, я изучаю его, когда его взгляд опускается к моему подбородку. На нем костюм, в котором я видела его в последний раз, хотя сейчас он помят и покрыт пятнами разной степени, а его волосы совершенно растрепаны и торчат под странными углами, как будто он постоянно проводит по ним руками.

Интересно, чувствует ли он себя плохо из-за того, что бросил тебя?

Наверное, нет, тихо размышляю я, переключая внимание на боли, украшающие мое тело.

Я понимаю, что у моего глаза есть пульс, он синхронизирует каждую болезненную пульсацию с биением моего сердца, и каждая из моих мышц кажется треснутой и порванной, как будто я только что пробежала марафон без надлежащей предварительной подготовки.

Ставя чашку на прикроватный столик, я вытягиваю руки над головой, вздрагивая, когда острое ощущение пронзает меня, заставляя мое тело содрогаться. Отбросив их, я протягиваю руку и провожу рукой по волосам, останавливаясь, когда встречаю жесткое сопротивление.

— Что… — начинаю я, натягивая его за кончики, чтобы проверить причину. Прозрачное вещество склеивает пряди вместе, и я морщу нос, пытаясь определить запах.

— Ты не захочешь знать, — выдавливает Кэл, складывая руки вместе.

Разинув рот, я поднимаю брови.

— Что случилось?

— Какие-то люди нашли тебя на той автобусной станции, — говорит он низким и опасным голосом, когда касается моей кожи. — Я не знаю, кто они такие и связаны ли они с чем-то большим, но я полагаю, что на самом деле это не имеет значения. Ущерб нанесен.

Тошнота накатывает на меня, поднимаясь в задней части моего горла. Зажмурив глаза, я пытаюсь вспомнить события после того, как я впала в беспамятство, но все всплывает как в тумане. Размытый фильм без звука, только ощущение, что ты в ловушке.

Чувство, от которого я всю свою жизнь пыталась убежать, но постоянно оказывалась в его объятиях.

— Что они со мной сделали?

Его челюсть подергивается, мускул натягивается на кожу.

— Я не знаю. Я ждал, когда ты проснешься, чтобы мы могли это выяснить.

Слезы снова обжигают мои глаза, и я опускаю волосы, готовая смахнуть их со щек, когда они прольются.

Но этого не происходит. Я чувствую, как они набегают, обжигая мне глаза своим присутствием, но ни одна не падает. Стыд накатывает на меня, как сердитая приливная волна, заставляя меня сильно дрожать, и я сжимаю руки в кулаки, пытаясь подавить страх и замешательство.

Воспоминание всплывает на передний план моего мозга; я отбиваюсь от бармена, которого Кэл попросил присмотреть за мной, он тычет локтем мне в лицо, а затем колет меня иглой.

Когда я заново переживаю этот момент, все остальное стремительно возвращается.

Помню, как бежала.

Голоса.

Кэл настаивал на том, чтобы я вернулась к нему.

И затем… ничего.

— Я ничего не помню после нашего телефонного разговора, — говорю я ему, отгоняя другие воспоминания.

Его взгляд становится жестче, глаза темнеют, пока не становятся черными как смоль. Почти злыми.

— Ты отключился до того, как мы смогли повесить трубку. Доза GHB, которую дал тебе Винсент, была недостаточно сильной для немедленного эффекта, но я мог сказать, что она действовала на тебя тем дольше, чем дольше мы говорили.

— Он обманул меня?

— Да. — Откинувшись на спинку кресла, Кэл соеденяя колени, крепко сжимая их; от этого повязка, повязанная на его пальцах, отрывается, обнажая окровавленные, сломанные костяшки пальцев.

Цвет почти совпадает с оттенком пятен на его рубашке.

Я смотрю на искалеченную плоть, тепло разливается у меня в животе и перехватывает горло. Поднявшись на ноги, Кэл подходит к кровати, садится на край матраса и хватает меня за подбородок здоровой рукой.

— Ты убил его? — спрашиваю я, наклоняясь к его прикосновению, хотя это причиняет боль. С ним боль — это данность.