Обещания и Гранаты
Шрифт:
Я помню боль после операции; они называли это фантомными болями. Сказали, что я, вероятно, буду чувствовать их всю оставшуюся жизнь, еще долго после того, как все остальное заживет.
Они сказали, что мне повезло. Что ангел-хранитель, должно быть, присматривал за мной, потому что повреждение моей селезенки было довольно значительным, но им удалось залечить разрыв.
Это был мой девятнадцатый день рождения.
Я никогда не чувствовал себя счастливым.
Ни разу в моей жизни, даже несмотря на бесчисленные столкновения со смертью, я не чувствовал
До Елены.
Стул скрипит под тяжестью моей хватки, дерево, скрытое под мягкой тканью, изгибается по моей прихоти. Я изучаю свои черты, стискивая зубы от ярости, нарастающей, как циклон, в моей груди, выходящей из-под контроля.
Поднимая руку, я направляю пистолет прямо ей в лоб.
— Теперь мы можем исправить эту ошибку. Я, конечно, не хочу делать одно и то же дважды.
Она сглатывает, наблюдая за мной своими стеклянными глазами.
— Елена никогда не простит тебя за убийство ее матери. Сейчас ей больно, но она знает, кто всегда был рядом с ней. Она всегда выберет эту семью, а не чужую.
Отпустив стул, я начинаю медленно обходить стол, держа пистолет направленным на нее.
— Ты забрала ее у меня, так что эта маленькая тактика страха больше не применима, не так ли? Какая мне разница, простит ли она меня, если она не собирается согревать мою постель и член по ночам?
Кармен усмехается, на ее лице появляется отвращение.
— Я вижу, ты такой же грубый и мерзкий, как всегда.
Я подхожу ближе, кладу указательный палец на спусковой крючок.
— Знаешь, что грубо? Сколько раз я говорил твоей дочери встать на колени и смотрел, как она давится мной. Как я столько раз повреждал ее кожу и лакал ее кровь, что этот аромат практически въелся в мои вкусовые рецепторы.
Остановившись прямо рядом с ней, я подношу пистолет к ее лбу, прижимая дуло к виску.
— Знаешь, ей нравится. Боль. Она никогда не смотрит на меня так, будто я больной, или ненормальный, или какой-то монстр. Бьюсь об заклад, если бы она забеременела от меня прямо сейчас, она бы не устранила проблему. Она может даже умолять меня оплодотворить ее, и знаешь почему, Кармен? Ты понимаешь, почему я выбрал ее?
Язык Кармен быстро скользит по губам, капли пота выступают там, где пистолет находится на одном уровне с ее кожей.
— Потому, что она такая же испорченная, как и я.
— Ты не можешь так говорить о моей дочери…
Звук глухого хлопка рассекает воздух, как удар хлыста, и Кармен громко вскрикивает, подскакивая на своем сиденье. Даже спустя долгое время после осознания того, что был произведен холостой выстрел, она все еще кричит, и пронзительные звуки быстро становятся раздражителем для моих и без того измотанных нервов.
Ее руки опускаются, обхватывая подлокотники кресла, и она отодвигается от меня так далеко, как только может.
Что, учитывая все обстоятельства, недалеко. Но я ценю ее усилия.
Делает все немного менее похожим на завоевание.
— Я буду говорить о своей жене так, как мне заблагорассудится. Потому что ты знаешь, что было действительно мерзко здесь сегодня вечером, Кармен? — Я жду, хотя она все еще не отвечает. — То, что ты сделала, было мерзко, и если бы я не заботился так сильно о твоей гребаной дочери, ты бы сейчас плыла на дно океана за то, что так эффектно все испортила.
— Мне жаль, — всхлипывает она, рассыпаясь под малейшим давлением, как и раньше. Удивительно, что у Елены вообще есть хоть какой-то стержень. — Это не было… — Она выдыхает, пытаясь собраться с мыслями. — Я была влюблена в тебя, Кэл. Я просто не знала, как… ориентироваться в этом. Ты напугал меня.
Ее слова всплывают в тайниках моего мозга, в тайных местах, дремлющих с тех пор, как наши отношения закончились. Часть меня ожидает, что они пробудят старые эмоции, молодое и незрелое чувство выполненного долга, которое я испытывал, когда был осыпан ее любовью.
Теперь все, что я чувствую, — пустоту.
И когда я позволяю этому чувству укорениться в моем сердце, распространяясь наружу, я осознаю кое-что еще.
Может, она и любила меня, но я никогда не любил ее.
Потерять ее никогда не было так, как если бы меня расчленили или выпустили кровь прямо из тела, создавая одиночество, не похожее ни на что, что я когда-либо знал.
Никогда не казалось, что проведу свою жизнь грешником и наконец почувствую вкус Рая только для того, чтобы его вырвали прямо из-под твоих пальцев.
Но нужна такая женщина, как Елена, чтобы вызвать подобные чувства. Это требует доброты и тепла, не такого огня, который горит просто так, черт возьми, а такого пламени, которое расцветает со страстью, пониманием и легким оттенком тьмы.
Это ее врожденная доброта, которая делает потерю чертовски невыносимой.
Без нее я чувствую себя половинкой души, бесцельно существующей, ожидающей, когда земля вернет меня себе на покой, как и многих других.
Несколько месяцев назад, когда я принудил ее к браку, я даже не осознавал, что в моей жизни чего-то не хватает. Не понимал, что хочу, чтобы кто-то был рядом, чтобы уравновесить меня, раздвинуть занавески и пролить немного света, при условии, что я также смогу нарисовать ее в тени.
Ее нет всего несколько минут, и все, на чем я могу сосредоточиться, — ее отсутствие.
Тоска прокладывает дорожку вверх по моему позвоночнику, оставляя после себя кровавые, зияющие раны, которые только углубляются с каждой секундой, которую я провожу, не преследуя ее.
Кармен все еще всхлипывает, по ее щекам текут фальшивые слезы, и я слегка опускаю пистолет, качая головой.
— Это хорошее чувство, но уже на целое десятилетие слишком поздно. И, честно говоря, мне не нужны твои объяснения. Единственная, кто этого заслуживает, — это Елена, потому что она единственная, кто заботится о тебе.
Отдергивая запястье назад, я вытягиваю его вперед, прижимая дуло пистолета к ее скуле, наслаждаясь знакомым треском, который раздается при ударе. Она кричит, ее руки взлетают к лицу, когда она давится слюной.