Шрифт:
Глава 1. Элена, 2030 год
– Профессор, стойте! – ускоряя шаг, я прикрываю глаза, надеясь, что мальчишка от меня отстанет. – Профессор! Профессор Верт! Стойте же!
Слышу веселье сквозящее в его голосе, и злоба все сильнее разрастается внутри, грозясь разразиться ураганом.
Да как он смеет! Студентишка! А я – уважаемый профессор! Как ему вообще хватает наглости гнаться за мной, прекрасно понимая, что я избегаю встречи с ним!
– Профессор Верт!
Понимая, что бежать дальше
– У вас какой-то неотложный вопрос по теме спиритуалистической философии Беркли? – хмуро чеканю я.
Он подбегает, останавливаясь в сантиметрах от меня, тяжело дыша, и смотря на меня своими до неприличия ясными глазами. Черти в них так и пляшут, непроизвольно выбивая из моих легких весь воздух.
Он оглядывает меня совершенно непристойным взглядом, восхищенно делая остановки на бедрах, обтянутых серой юбкой-карандашом и расстегнутой пуговице на шелковой блузе. Я едва ли не задыхаюсь от возмущения, раздираемая желанием влепить ему звонкую пощечину.
– Ну? – гневно рычу я, складывая руки на груди, в отчаянной попытке защититься от него.
Главное не показывать слабости. Именно это всегда и раззадоривает больше всего.
Но этот мальчишка словно не слышит и не понимает моих сигналов.
С самой глупой из возможных улыбок, он просто смотрит на меня, сияя восхищением юности, словно не веря собственным глазам. Он даже немного поднимает руку, словно пытаясь меня коснуться, но вовремя приходит в себя, понимая, что за подобные действия в адрес профессора школы, легко схлопотать исключение.
– Беркли, – рассеяно произносит он, видимо пытаясь припомнить, о чем я вещала на лекции, – точно! – и снова расплывается в очаровательной улыбке, от которой, я уверена, погибло немало сердечек его ровесниц. – Я не совсем понял, что значит его высказывание о том, что существовать – это значит быть воспринятым.
– Значит вы, мистер…
– Адамс, – с готовностью продолжает он. – Александр Адамс.
– Мистер Адамс, – повторяю я эхом, хотя уже давно запомнила как именно звучит его имя, – считаете, что после того, как занимались на моей лекции непонятно чем и ничего не поняли, – я все больше хмурюсь, раззадоривая сама себе своими словами, – я должна давать вам разъяснения в неурочное время?
– Просто, вы произвели на меня впечатление того преподавателя, который на самом деле горит своим делом, – ничуть не теряется наглец.
– И как это понимать?
– Это значит, что по моему мнению, вы не допустите, чтобы студент, горящий жаждой знаний, ушел от вас ни с чем.
От такой наглости, я чуть приоткрываю рот, из которого вырывается смешок. Брови оказываются где-то в районе макушки, и я стою и таращусь на этого малолетнего нахала.
Александр выглядит таким же самоуверенным и веселым, как и на моей лекции. Удивительно, но во всем этом я не чувствую издевки, или настоящей наглости. Но вопрос о том, что ему нужно от меня, все еще остается открытым.
Его лицо, такое открытое и доброжелательное, лучится добротой и неподдельным интересом. Александр выше меня на добрых двадцать сантиметров и мне приходится смотреть на него снизу вверх, что не прибавляет авторитета. Жесткие волосы цвета темного золота небрежно взъерошены, ямочка на правой щеке, появляющаяся, когда он улыбается, волевой, жесткий подбородок и невозможные карие глаза, обезоруживающие меня с самой первой встречи взглядов.
– У вас ровно пять минут, – чеканю я, разрывая это напряжение между нами и направляясь в сторону выхода, – можете проводить меня до парковки и за это время я постараюсь ответить на ваши вопросы.
Он тут же устремляется за мной, пытаясь заглянуть в лицо, но я старательно избегаю встречи взглядов.
– Я не согласен с тем, что мир можно познать лишь через чувства. По моему мнению, это мир познает нас, и мы здесь для того, чтобы нарушить систему, если это получится.
– Что вы имеете в виду? – настороженно уточняю я, немного сбавляя шаг.
– То, что мы здесь не для того, чтобы носиться со своими чувствами, вдыхать ароматы цветов и предаваться гедонизму, а для того, чтобы менять чувствами мир.
– То есть вы хотите сказать, что все, что касается чувственных удовольствий, начисто лишено смысла? – усмехаюсь я.
– Напротив, – не теряется он, – все это помогает нам понять то, ради чего стоит жить. Но это не цель, а средство.
– И ради чего же стоит жить по-вашему, мистер Адамс?
Мы как раз выходим на солнечный свет сквозь тяжелые деревянные двери, попадая на лужайку, где, растянувшись на газонах, подставляют лица весенним лучам десятки студентов. Здесь я чувствую себя более уверенно, чем в темном коридоре, с ним наедине.
– Пока не знаю, – улыбается он, – думаю, что если разгадаю этот секрет, то тоже попаду, – он указывает пальцем на стопку книг у меня в руках, – в ваши фолианты.
– Для этого вам сначала нужно изучить своих конкурентов, мистер Адамс, – я прикладываю пальцы козырьком ко лбу, чтобы не щуриться от солнца.
– Мне ближе философия Паскаля, – он пожимает плечами, – пренебрегать философией – значит истинно философствовать. Он высмеивал эту науку, и все же стал великим мыслителем.
– Что же, – я начинаю спускаться по ступеням, чтобы позже пройти вдоль лужайки прямиком на преподавательскую парковку, – можете написать эссе на эту тему, оценка пойдет в зачет.
– Я непременно это сделаю! – кричит он мне вслед.
Уже сидя в машине, я начинаю медленно выруливать с парковочного места, и все еще пребываю в собственных мыслях, радуясь, что так легко отделалась.
Резкий стук в окно едва не доводит меня до инфаркта.
Я вскрикиваю, замечая возле окна Александра.
Он делает знак, чтобы я опустила стекло. Несколько секунд мне требуется, чтобы решиться на это.
– Вы не думаете, что это уже наглость? – произношу я, сдабривая свои слова изрядной порцией гнева, и стараясь, чтобы голос не дрожал, выдавая мое волнение.