Обет молчания

Линник Марина Викторовна

Гранд Дюваль обжег бывшую супругу ненавидящим взглядом и, сбежав со ступенек, юркнул в поджидавший его автомобиль.

– Merdeux, – в сердцах произнесла Мадлен. – Вот носит же земля таких мерзавцев… Ладно, Бог ему судья. Жизнь расставит все по своим местам.

Вернувшись в гостиницу, в которой она сняла номер два дня назад, так как была уже не в силах проживать под одной крышей с Грантом, молодая женщина бросила ключи на журнальный столик и, сев на диван, свернулась калачиком. «Господи, как же я устала… устала не физически, устала морально. А завтра еще обед с родителями. Могу представить, ЧТО они мне скажут! Сестричка с братом опять начнут подтрунивать надо мной, дразня и насмехаясь. С детских лет я была для них гадким утенком, неудавшимся экспериментом

амбиций отца и матери, желавших, чтобы я всегда и во всем была лучшей: лучшей в школе, лучшей в университете. Я же помню, что меня сажали на хлеб и воду, если я получала плохую отметку. А сколько раз запирали на чердаке, где жили летучие мыши, за малейшее непослушание? Неудивительно, что едва окончив школу, я сбежала в Лондон, где и продолжила учебу. Помню, как долго они уговаривали меня вернуться домой… в дело пошли и угрозы, и шантаж. Я согласилась вернуться только при условии, что пойду учиться туда, куда захочу, а не куда они скажут… И это единственная моя победа. К сожалению… Впрочем, младших детей они тоже не особо жаловали, называя их нахлебниками и приживалами. Жюль хотя и пошел по стопам отца, но не преуспел в этом деле. Мать жалуется на него всякий раз, называя бестолочью, во время наших телефонных разговоров. А Дениз… светская львица Дениз – вторая маман. Такая же амбициозная и честолюбивая. Все ж таки для того, чтобы стать копией нашей матушки, сестре неплохо было бы мозги где-нибудь раздобыть. У нее лишь тряпки, дорогие машины, вечные светские рауты на уме. "Главное – удачно выйти замуж". Вот ее девиз. Да уж… счастливая семейка, ничего не скажешь! Было бы здорово придумать вескую причину и не явиться на завтрашний обед. Жаль, что чудеса случаются нечасто».

Резкий телефонный звонок прервал ход ее мрачных мыслей.

– Кто это еще? Господи… – Мадлен вздрогнула от неожиданности. – Неужели сегодняшний день никогда не закончится?

Молодая женщина встала и подошла к телефону. Тяжело вздохнув, она сняла трубку и…

– Мэд! Мэд! – послышалось на другом конце. – Это Софи… Слышишь? Софи! Алло!.. ты слышишь меня?

– Да не кричи ты так в трубку, – проворчала Мадлен, – я почти оглохла от твоих воплей. Что за невыносимый гвалт стоит у вас? Его даже в телефонной трубке слышно. Что у вас стряслось?

– Ты сама не смогла бы сохранить невозмутимое спокойствие, если бы нашла то, что сегодня отыскали мы на раскопках.

– И что же такое вы нашли, из-за чего вся группа просто сошла с ума?

– Прямое доказательство того, что древние римляне все-таки ели… АНАНАСЫ!

– Что? Не может быть! Ведь уже доказали, что…

– Да-да, – перебила ее Софи. – Но то, на что мы сегодня натолкнулись, полностью опровергает все прошлые доказательства.

– Значит…

– Значит, мы сделали величайшее открытие! Ты понимаешь это?.. Ждем тебя первым же рейсом… Кстати, как твой развод?

– А что мой развод… я теперь свободная женщина.

– Класс! Еще один повод открыть шампанское… Ждем тебя!

В трубке послышались короткие гудки.

– Ну вот и повод нашелся… Господи, спасибо! – Мэд с благодарностью поглядела на распятие, висевшее у нее на стене.

Этот подарок она получила от своего бывшего возлюбленного, с которым познакомилась в Лондоне и с которым ей пришлось расстаться по неизвестной причине. Ей нужно было вернуться в Париж, а он… они условились, что Рик уладит все дела и через неделю приедет к ней, но вместо приезда любимого человека она получила посылку с распятием. Внутри лежало письмо, говорившее само за себя: «Прости и прощай, Ричард».

– К черту воспоминания, к черту их всех, – тряхнув головой, твердо произнесла Мадлен. – Не мешало бы позвонить в кассу аэропорта и узнать, когда первый рейс до Каподичино. Завтра же вылетаю обратно на раскопки. А то на радостях наделают дел.

Открыв справочник на нужной странице, Мадлен сняла было трубку и тут же почувствовала сильный удар по голове… и ее комната закружилась в стремительном вихре, унося молодую женщину в страну странных видений и галлюцинаций.

Глава 3

Кто

видит слишком далеко, не спокоен сердцем…

Фивы[9], Новое царство,

XVIII династия

Ни один город могущественного царства, да и других государств того времени, не мог сравниться с Фивами. Вот уже более шестисот лет столица Египта слыла крупнейшим и богатейшим городом мира. Он был не только центром культурной и деловой жизни, но и центром мировой власти. Своим могуществом, как считали жители города, Но-Амон (так в Библии названы Фивы), был обязан своему покровителю, высшему богу среди богов царства – богу Солнца Амону. Жрецы всячески поддерживали его культ, устраивая в честь божества различные празднества, длившиеся днями, а порой и неделями. Роскошно одетые и украшенные драгоценностями жрецы повергали в трепет простых смертных описанием могущества божества Ра, и приобрели неограниченную власть и несметные богатства. Несмотря на верховенство фараонов, жрецы также играли огромную роль в управлении государством, способствуя усилению власти того или иного правителя. Они убирали неугодных и возвеличивали сговорчивых.

– Ты думаешь, что, убрав Аменхотепа III и поставив на его место его сына Аменхотепа IV, мы обезопасили свою власть? Что поведал тебе наш Небесный Вседержитель? – верховный жрец вопросительно поглядел на Онуриса-Ма, пророка и одновременно служителя главного храма Амона.

– О Открывающий небесные врата Ур-Сена, – возведя руки к небу, произнес стоявший по правую руку от служителя бога жрец-прорицатель, – такова воля нашего могущественного Амона. Это он указал нам путь к спасению. Великий Ра считает, что в истории нашего царства еще не было более блестящего и могущественного фараона, чем Аменхотеп IV. Грядут большие перемены, так предсказал наш Покровитель. К тому же, разве наш новый правитель в годы соправительства уже не показал себя достойным величия Египта? Его отец нередко хвалил сына… когда был в здравом уме.

– Да-да… Кто я такой, чтобы спорить с самим Ра. Раз таково его решение, то я могу лишь вознести хвалу его дальновидности и мудрости, – отозвался верховный жрец, в душу которого впервые за долгие годы закралось сомнение в правильности толкования видений прорицателем.

Ур-Сена, стоя под сводами прекраснейшего и самого большого здания в Фивах – храма Амона, с тоской наблюдал за коронацией восседавшего на золотом троне нового царя Египта Аменхотепа IV с эмблемами священной власти[10]. Чуть поодаль стояла его любимая женщина, Нефертити, на которой ему предстояло жениться после коронации. Широко раскрытыми глазами возлюбленная смотрела на неподвижную фигуру царя, внушавшую ей страх и восторг одновременно. Мальчик, с которым она играла с раннего детства, внезапно стал грозным фараоном, которому поклонялись народы, ибо он стал олицетворением духовной и мирской власти.

Великолепный зал, где происходило таинство, это вместилище святости, скудно освещенное и наполненное запахом благовоний, было создано предками нового царя, дабы внушать благоговейный ужас и одновременно вселять восхищение в человеческую душу.

Обычному египтянину не дозволялось посещать храм божества. В эту святыню, центральной фигурой которой была золотая статуя Амона, сделанная в человеческий рост и стоявшая на алтаре, допускались лишь цари, знать, а также люди, занимавшие высокие государственные должности. Кроме них, только многочисленной армии жрецов позволялось созерцать великолепие храма.

Церемония коронации, длившаяся вот уже несколько дней, наконец-то подходила к концу. После замысловатого танца жриц в белых одеждах, жрецы храма Амона преподнесли дары великому богу, завершив обряд подношением фимиама, благовония, которое так любил солнечный Ра.

Аменхотеп IV взял из рук храмового служителя священную чашу и преподнес ее статуе Амона, сопровождая жертвоприношение стихами и песнопением, в котором просил его о признании своей власти:

Прими фимиам, прими фимиам,