Обитель любви
Шрифт:
Каждый вечер Юта терла ему спину. Эти минуты никогда не омрачались склокой. Под ее крепкими руками, натиравшими до пены его плечи, вся неуверенность и все сомнения Три-Вэ рассеивались. Однажды он поцеловал ее намыленную красную руку.
— А это еще за что? — спросила она.
— За то, что ты надо мной не смеешься.
— А что в тебе смешного-то! — с чувством проговорила она.
Глава одиннадцатая
Амелия пила после завтрака кофе с молоком, а рядом, обслуживая Бада, суетился Лию с намасленной
Когда часы пробили семь, Бад поднял глаза от газеты.
— О чем ты задумалась, дорогая? — спросил он. — Считаешь, что...
— Что «что»? — недоуменно спросила Амелия. После сна на щеках у нее еще играл румянец. Она задумчиво смотрела в окно и ничего в нем не видела. Для нее завтрак был продолжением супружеской ночи, и поэтому она настаивала на том, чтобы Бад садился за столом рядом с ней, бок о бок.
— Я ведь тебе уже как-то описывал признаки, — сказал он.
Она отставила чашку и посмотрела на него. До сих пор она никак не могла привыкнуть к его утренней бодрости и аппетиту, исключая сексуальный.
— Помнишь? После того, как ты заманила меня в Паловерде во второй раз, мне пришлось объяснять тебе, что за удовольствие порой приходится расплачиваться большими последствиями.
— А сколько времени у меня не было месячных?
— Это ты меня спрашиваешь, Амелия? Интересный вопрос, который женщина задает мужчине! Забавный!
«Не такой уж и забавный», — подумала она. За все годы супружеской жизни они ни разу не предохранялись, и каждый месяц Амелия пребывала в безутешном трауре. Речь шла не о смерти, но о крушении очередных надежд на жизнь. С началом каждого месячного цикла она уединялась и плакала. Но около двух лет назад поняла, что слезами горю не поможешь, и просто попыталась не замечать этого, не задумываться над тем, чего природа ее лишила. Она перестала следить за календарем, хотя все еще страстно хотела родить.
Когда Амелия думала о Баде, смириться со своим бесплодием ей было еще тяжелее. Любовь не препятствовала ей трезво оценивать мужа. Несмотря на его веселость, нарочито щегольские костюмы и чувство юмора, Бад оставался человеком патриархальных взглядов. Он должен был развиваться вместе с этой солнечной страной, он нуждался в детях. Его жизненным долгом было создание династии. Амелия, происходящая по матери из феодальной семьи, уважала взгляды мужа.
— В прошлом месяце у тебя их не было, — сказал он. — И в этом запаздывают на десять дней.
Он положил руку на ее впалый живот, провел пальцами по белому шелку платья. Она наклонилась к нему и поцеловала в губы, но отстранилась, потому что вошел Лию и принес еще горячего печенья.
— Так что же? — спросил он, когда слуга-китаец ушел.
— Мм... В последнее время у твоих завтраков более резкий запах.
— Дальше?
— Я теперь днем ложусь отдохнуть, а ты знаешь, что прежде я никогда этого не делала.
— Еще что?
— Мне надо проконсультироваться со специалистом.
— С кем? — спросил он. — С доктором Видни?
—
— Со мной?
— А кто другой сможет лучше объяснить мне значение всех признаков и предзнаменований?
— М-да...
— Как ты заметил? — спросила она. — Бад, как?
— А никак! Амелия Ван Влит, девочка с красивыми волосами! — Он замолчал, сглотнул и спросил другим тоном: — Ты в самом деле думаешь, что...
Она утвердительно кивнула.
Они улыбнулись друг другу, и в этой улыбке была огромная разделенная радость.
На крыльце они, как всегда, поцеловались, но сегодня поцелуй длился больше обычного. А потом, как тоже было заведено, Амелия прошла через оклеенный бело-синими обоями коридор, открыла застекленные двери и вышла на широкую веранду. Она глубоко вдохнула. Легкая дурнота прошла от запаха влажной от росы зелени, росшей по склону Банкер-хилл.
Коттедж в стиле королевы Анны, принадлежавший Ван Влитам, был меньше большинства новых домов, венчавших собой вершину Банкер-хилл, но красивее. Главным украшением дома согласно замыслу архитектора была веранда, которая тянулась вокруг всего коттеджа. Для осуществления этой идеи из Вены был выписан плотник.
Амелия облокотилась о перила веранды, украшенные искусной резьбой. Внизу, на Гранд-авеню, показался Бад, который спускался по крутому склону своей энергичной, но легкой походкой. Он обернулся, как обычно, и приветственно приподнял шляпу. Она помахала ему рукой. Ни с того ни с сего он вдруг стал отплясывать джигу. Это было спонтанное проявление радости. Она присела в реверансе. Он поклонился, затем водворил своей котелок на место, вновь превратился в озабоченного бизнесмена и зашагал в простиравшийся внизу город.
Улыбка Амелии тут же погасла. Она взялась руками за живот и согнулась.
— О Боже, — прошептала она, вернулась в дом, прошла в библиотеку и закрыла за собой дверь. Камин, горевший вечером, еще не чистили: среди пепла лежали обгоревшие головешки. Она села за письменный стол.
У нее не оставалось никаких сомнений, что она беременна.
Фанданго они устроили 7 мая, а сейчас на дворе стояло 13 июля.
Кровь отхлынула от ее лица.
«Три-Вэ, — подумала она. — Три-Вэ». От страха ее лицо и все тело покрылось испариной. Ей всегда становилось страшно, когда она вспоминала про фанданго. Она была сама себе неприятна в таком состоянии. Ей казалось, что этот ее страх — вершина ее унижения. Три-Вэ, застенчивый неловкий паренек, который когда-то смотрел на нее горящими от восторга карими глазами и беседовал с ней о писателях и композиторах, поэтах... Он превратился на фанданго даже не в животное, ибо животное все-таки как-то уступило бы в ответ на ее крики и сопротивление, а в безликую жестокую силу.
На ягодицах у нее были большие синяки, на левом бедре растянута какая-то мышца. Синяки от времени стали зеленовато-желтого цвета. После фанданго она слегла, и через неделю они перестали болеть. Но страх остался. А когда она осознала, что беременна, этот страх накрыл ее с головой.
«Три-Вэ? — думала она. — Три-Вэ? Три-Вэ?»
Закрыв лицо руками, она раскачивалась из стороны в сторону.
Раздался телефонный звонок. Через секунду в дверь постучался Лию.
— Да? — проговорила она тихо.