Обитель любви
Шрифт:
И тем не менее он не был пьян. После некоторой дозы спиртного у него на глазах появлялись красные прожилки, и он хуже видел. Но он не был пьян, когда сидел рядом с Ютой на лавке и ел пропахшую дымком жареную говядину. Если бы он был пьян, то не смог бы объяснить своей жене секреты приготовленных традиционных блюд. Как бы он смог рассказать о больших блюдах с кулебякой, залитой сметаной, на поверхности которой плавится и пузырится сыр? Как сумел бы описать ей кусочки свинины в горячем наперченном соусе, запеченные в бархатном тесте и обернутые кукурузными листьями? Если
Мария черпала жареные бобы огромной железной ложкой, которая, как она всем говорила, шамкая беззубым ртом, принадлежала еще ее бабке в те времена, когда Паловерде только строилось. Бад переводил на английский слова старухи, и ее испанский смешивался в голове Три-Вэ со смехом Бада. «Это какой-то фарс, — думал он. — А ведь когда-то здесь жили наши предки, его и мои».
Мария наклонилась к нему с блюдом, пахнущим чесноком и сыром.
— Бобы, дон Винсенте?
— Nada mas, gracias [22] .
22
Nada mas, gracias — спасибо, больше не нужно (исп.).
— Тебе являются привидения? — сказала Мария.
— Да, привидения. Я сам привидение, Мария.
— Ты такой же настоящий, как и все остальные, что присутствуют здесь. Главное, чтобы ты всегда помнил об этом. Сегодня особенно, — сказала Мария, и ее поблекшие, запавшие глаза поплыли куда-то перед его взором.
— Ты не притронулся к еде, а выпил уже достаточно, — сказала Юта.
— Сегодня праздник, между прочим, — ответил он. Он удивился тому, что не заметил, когда опустились сумерки. Уже зажгли мерцающие свечи и туманно-желтые фонари.
— Три-Вэ, ты просто напился, — сказала Юта.
Молодежь во дворе уже перестала соблюдать правила хорошего тона, придуманные взрослыми. Смеясь и толкаясь в нестройной шеренге, они выстроились у галереи, и каждый ждал, когда Амелия завяжет ему глаза, даст в руки метловище и подтолкнет вперед, а он взмахнет метловищем, норовя сбить pinata и получить свой подарок. Старшее поколение, восседая за столами, наблюдало за происходящим и снисходительно улыбалось, раскалывая миндаль и допивая свое вино.
В какой-то момент всем раздали cascarones — яичную скорлупу с начинкой из конфетти. По обычаю калифорнийских испанцев нужно разбить cascarones над головой лица противоположного пола, к которому ты неравнодушен, но так, чтобы тот ничего не заметил. Старинный робкий способ ухаживания! Три-Вэ сжал кулак, скорлупа лопнула, и конфетти посыпалось меж его черных от смолы пальцев.
К нему подошла донья Эсперанца. Он нашел свободный стул, и она тяжело опустилась на него.
— Что с тобой, Винсенте?
— Они смеются над прошлым.
— Не говори глупостей, — сказала она. — Амелия так старалась, чтобы праздник удался. Ей хочется одного: чтобы тебе и Юте понравилось. — Она помолчала и добавила (а может, ему только показалось?): — не надо так смотреть на
Чувство времени было потеряно. Донья Эсперанца говорила:
— Это платье очень к лицу Юте. Цвет прекрасно ей подходит.
Среди многоцветья пестрых нарядов он отыскал пятно бирюзового шелка.
— А где Чарли? — спросил он.
— Забыл? Ты же видел, как Амелия отнесла его спать в коттедж.
К ним через стол перегнулся Чо Ди Франко.
— Три-Вэ, старик, как там твоя нефть? Когда брызнет?
— Дьявол, откуда я знаю?!
Полнощекое лицо Чо куда-то уплыло, послышался его голос:
— Да ладно, просто хотел поинтересоваться...
Три-Вэ заметил, как изящная фигурка в белом кружевном платье приблизилась к Юте. Юта отрицательно покачала головой. Амелия, смеясь, на чем-то настаивала. Даже в таком шуме Три-Вэ расслышал ее волшебный смех. Крупная, затянутая в жесткий корсет Юта прошла вместе с миниатюрной, грациозной Амелией к скамье, стоявшей у танцевальной площадки. На ней уже сидели три молодые девушки. Амелия невесомо проплыла мимо них, как раньше она проплывала под сенью сада, разбитого перед домом Динов...
Хендрик взобрался с ногами на стул и хлопал в ладоши до тех пор, пока не установилась относительная тишина.
— Леди и джентльмены! — объявил он. — Леди и джентльмены! Нашим первым танцем будет «Эль-Сон»! В старые времена фанданго всегда начинались с «Эль-Сон», потому что именно таким образом очаровательные испанские красавицы выходили в свет. Каждая сеньорита показывала свои лучшие па. Именно этим и займутся сейчас наши леди. А представлять их обществу, исполнять обязанности tecolario будет Бад!
Девушки, сидевшие на лавке, тут же раскрыли свои веера. Трое одетых в белое музыкантов ударили по струнам своих инструментов.
Бад не подошел к лавке, как все ожидали. Маленькими грациозными шажками, ритмично постукивая каблуками по земле, он пересек ярко освещенный двор, направляясь к галерее, где сидела группа пожилых, одетых в черное испанских дам. Танцуя на месте и улыбаясь, он протянул руку матери. Она отрицательно покачала головой. Но он не отходил от нее. Среди гостей раздались восклицания:
— Давайте, донья Эсперанца, покажите, как надо это делать!
Донья Эсперанца поднялась со своего места, развернула шаль, чуть наклонила седую голову, украшенную высоким гребнем, и двинулась в медленном, величественном танце вокруг Бада, отстукивая каблучками по плиточному полу галереи. Бад танцевал на месте, продолжая протягивать к ней руку. Хорошо сложенный мужчина с редеющими светлыми волосами в солнечных бликах, которому странным образом был очень к лицу черный костюм вакеро. Он был похож на своего отца-голландца, но темные брови и высокие скулы придавали ему необыкновенное сходство с этой высокой грациозной дамой, медленно поворачивающейся перед ним на полу галереи. Три-Вэ прислонился спиной к столбу и задумался. «Все он делает хорошо, мой удачливый братец. Он собственник этого места, которое по праву должно принадлежать мне, он собственник Амелии, которая должна была быть моей».