Обитель любви
Шрифт:
— А знаешь, Три-Вэ? У меня никогда не было подруги, хотя всегда хотелось иметь ее, — с грубоватой застенчивостью проговорила Юта. — Думаю, мы с Амелией станем настоящими друзьями.
Вдруг Три-Вэ сказал:
— Бад предложил вложить деньги в мой участок.
Юта тут же обернулась к нему, рот ее изумленно искривился, она держала в мыльной руке чашку, с которой на линолеум капала вода.
— В твой участок? То есть ты хочешь сказать, что он поверил в тебя? Поверил в том, что там есть нефть? — Тон, которым она произнесла эти слова, говорил о том, что сама она до сих пор совершенно в это не верила.
— Похоже.
Это сообщение произвело на
— Сколько? — спросила она.
— Достаточно для того, чтобы хватило на буровую установку, — ответил Три-Вэ. — Но я ему отказал.
— Правильно, — сказала Юта. — Нам не нужны его деньги.
Юта, как и он, хотела успеха как бы в противовес успеху Бада, а не благодаря ему. После этих слов Три-Вэ проникся теплым чувством к жене.
— Если все-таки надумаешь взять его в компаньоны, не давай больше десяти процентов.
— Нет, я ему уже твердо отказал.
— Ты правильно поступил.
Три-Вэ подошел к низкому шкафчику, сел на корточки и достал бутылку виски.
— Ты уже не передумаешь?
— Нет.
Он вышел с бутылкой из дома и уселся на ступеньках заднего крыльца. Наступал вечер, низкое солнце проглядывало между высокими камедными деревьями и эвкалиптами, которые фермеры завозили из Австралии для защиты посевов от ветра. Он встряхнул бутылку и сделал глоток. За годы старательства у него время от времени случались загулы. В шумных пирушках он безуспешно пытался утопить свои плотские страсти.
Он даже не думал о том, что Бад и Амелия могут любить друг друга. Бада он вообще считал не способным на такое чувство. А если предположить, что Амелия, благородная, умная, утонченная Амелия, может испытать чувство любви к человеку, которому совершенно чужды глубокие переживания... Нет, думать об этом было слишком больно.
Он попытался разобраться в чувствах, которые испытал, прикоснувшись губами к ее щеке. Они смутили и удивили его. Они с Ютой уже возобновили супружеские отношения, прерванные на время беременностью и родами. Однако он почувствовал страстное влечение к Амелии, влечение, вызванное долгим воздержанием. Его опьянили вкус и шелковистость ее кожи, которой он никогда прежде не касался и почувствовал, только поцеловав Амелию.
На город наплывал серый туман, а вместе с ним и сумерки. Три-Вэ прикончил бутылку, глядя в темноту и представляя, как занимается любовью с женой брата. Когда он наконец вернулся в дом, Юта помогла ему пройти по коридору через кухню в их спальню и уложила в постель. Вместо подушки она подложила под жесткий валик полотенце и стянула с него ботинки. Он был пьян в стельку.
Глава десятая
В мае на город с моря наплывает ночной туман, поэтому рассветы всегда пасмурны. В субботу 7 мая солнце, как обычно, выглянуло поздно. Но к половине третьего его жаркие лучи уже вовсю припекали открытые экипажи, которые теснились на широкой улице на северо-западной окраине города.
Бад нанял поливальную телегу, чтобы прибить поднимавшуюся столбом пыль, когда приглашенные мужчины будут верхом подъезжать к экипажам, приветствуя женщин. Гости приехали целыми семьями, и девушки, которые еще не выезжали в свет, были очень возбуждены и нервно хихикали под кружевными зонтиками от солнца. Их старшие сестры кокетничали с молодыми людьми, сидевшими верхом на лошадях. На родственниках и испаноязычных друзьях
Мужчины были в костюмах пастухов-вакеро: короткие расшитые куртки с серебряными пуговицами, узкие бриджи для верховой езды, шляпы из шерсти викуньи с широкими полями и плоским верхом. Звенели шпоры. Слышались голоса:
— Ба, дон Бенито!
— Мое почтение, дон Энрике!
— Здравствуйте, донья Амелия! Надеемся прекрасно провести время на вашей гасиенде!
Мало у кого из приглашенных в жилах текла испанская кровь, разве что у пожилых, одетых в черное женщин. От калифорнийских испанцев происходили, пожалуй, только Ван Влиты, смуглые Боствики, Голды и еще кое-кто. Но среди них не было ни одного человека с испанской фамилией.
Мужчины подъезжали верхом к коляске Амелии и тепло приветствовали ее. Она представила им Юту, а донья Эсперанца с гордостью приподняла вверх Чарли. Женщины привстали в своих экипажах, вслух выражая восхищение темноволосым малышом и поздравляя Амелию с возвращением домой из Европы.
Три-Вэ — на нем был расшитый серебром костюм дона Винсенте — сидел на взятой напрокат кобыле и наблюдал за тем, как сердечно приветствуют Амелию окружившие ее гости. Он никак не мог себе представить, что всего семь лет назад она была жертвой всеобщей людской жестокости. Впрочем, он хорошо знал Лос-Анджелес. Отличительной особенностью этого города было то, что его население постоянно увеличивалось за счет непрекращающегося притока новых поселенцев. Здесь никто не желал оглядываться в прошлое, все жадно вглядывались в будущее. Прошлое забывалось. Большой скандал не оставлял темного пятна на личности человека, а напротив, придав известности, казалось, облагораживал его облик, как лак подчеркивает красоту портрета. То же самое случилось и с Амелией Ван Влит.
Пока шумное сборище поджидало опаздывающих, кто-то заиграл на гитаре, а две племянницы Марии стали разносить среди мужчин холодное пиво. Женщинам предлагали лимонад со льдом в звонких бокалах.
Бад в расшитом серебром костюме вакеро, с повязанным вокруг узкой талии малиновым поясом, подъехал с Чо Ди Франко к головному экипажу.
— Юта, — сказал он, — позволь представить тебе моего друга, негодяя и хулигана Чо, пардон, дона Чо Ди Франко. Видишь, Чо, кто там лежит на коленях у мамы? Это Чарли. Дон Карлос!
— Донья Эсперанца, какой у вас славный внук! — сказал Чо.
Юта так и светилась счастьем. На ней было бирюзовое шелковое платье, подаренное донье Эсперанце сорок лет назад ее первым мужем, пожилым врачом-шотландцем. Платье, расшитое черным узором, было с кринолином, из рукавов с буфами выглядывали пухлые округлые руки Юты. До сего дня Юта была представлена только давнишним подругам доньи Эсперанцы. А этот вечер был вратами в новый мир, в который она так стремилась попасть. Она знакомилась с известными в городе людьми, фамилии которых обессмертили названия кварталов Лос-Анджелеса и газетные статьи, и никто из них не смотрел на Юту свысока. Ее круглые щеки горели радостным румянцем.