Обитель любви
Шрифт:
Гнев нахлынул на Три-Вэ, и его лицо ожесточилось.
— Мне доработать этот месяц, папа?
Хендрик остановился. Он сел за свой стол. Тяжелые щеки его мелко подрагивали, пока он пытался взять себя в руки.
— Я подниму тебе жалованье, — сказал он. — У тебя уже начало получаться.
— Каждый вечер ты дважды перепроверяешь меня.
— Да, с арифметикой у тебя туговато, но и только. Стоит тебе с головой подойти к делу, все получится, это я тебе говорю. Но у меня и другое на уме. Я думаю поставить тебя заведующим секции «Товары для дома». — Хендрик глянул
— Мне душно в этой клетке!
К гневу Хендрика добавилась обида на то, что взлелеянное детище, лучший магазин скобяных товаров на западе Скалистых гор, уподобили тюрьме.
— Отлично! — рявкнул он. — Ты так и остался Гарсия! Все пускаешь по ветру! Сначала ты бросил Гарвард, а теперь бросаешь магазин! Я умываю руки!
— Мы будем часто видеться, — сказал Три-Вэ, пододвигая свой стул ближе к отцу. — Юта очень привязалась к тебе и маме. Мы хотим, чтобы вы тоже приняли участие в воспитании ребенка.
— С этой минуты не жди от меня поддержки. И от матери тоже.
За годы самостоятельности Три-Вэ не раз голодал, но никогда в письмах не просил у родителей денег.
— Мне нужно одно: чтобы ты отнесся ко мне серьезно.
— Покажи мне того, — возразил упрямо Хендрик, — кто может серьезно относиться к нефти!
Тем же утром Три-Вэ вышел из своего дома на Уотер-авеню и направился на купленный им участок на Колтон-стрит. В руках у него были лопата и кирка. Он проходил в миле от квартала Ван Влита. Ему были видны дома на вершине Банкер-хилл, где Бад выстроил изящный особняк в стиле эпохи королевы Анны. Для Амелии. Если бы Три-Вэ сейчас крикнул, то Юта, находившаяся в двух кварталах отсюда в их неказистом домике, услыхала бы его.
После разговора с отцом он переоделся. На нем теперь была рабочая одежда из вылинявшей грубой хлопчатобумажной ткани и поношенная рубаха из шотландки. Он подошел к луже brea и бросил лопату. Ухватившись обеими руками за кирку, он поднял ее над головой и с силой погрузил в поросшую сорняками землю.
Вынув кирку, он проговорил вслух:
— Давай работай!
Это было нечто вроде заклинания, которое произносилось всегда перед началом бурения на новом месте.
Откинув назад бородатую голову, он расхохотался. Это был радостный смех человека, который не думал в ту минуту о том, что ему в кратчайший срок, до приезда Бада и Амелии, необходимо достичь величия, выкопать глубокий колодец и достать оттуда состояние. Три-Вэ рассмеялся, потому что делал то, к чему был склонен по своей природе. Он намеревался открыть то, чего не видел еще ни один человек, открыть неизведанное. Он приступил к акту творчества.
Дождь-«саранча», как жители Лос-Анджелеса издавна называли теплые перемежающиеся весенние ливни, начался утром 5 апреля, в день, когда Юта родила мальчика. Она не доносила его несколько недель, но малыш весил больше восьми фунтов. Родильные муки у
У ребенка были длинные ножки и ручки, густой ежик черных волос, темные глаза и крохотные черные бровки.
— Он похож на Три-Вэ, — объявила донья Эсперанца. Ее обычно серьезное выражение лица сменилось улыбкой.
Хендрик первым делом назначил премию всем работникам магазина, а потом под дождем бросился к дощатому домику, чтобы гордым дедом постоять у колыбели новорожденного. Младенца спеленали в шесть слоев пеленок, которые бабушка и мать сшили ему из лучшей кантонской фланели. Несмотря на это, ему каким-то образом удавалось резво лягаться руками и ногами.
— Ну и сильный же он, — заметил Три-Вэ.
— Хороший парнишка, — согласился Хендрик. Он повернулся к сыну. — Теперь ты понимаешь, надеюсь, что я пытался тебе втолковать? Пора перестать делать глупости. Возвращайся к работе.
Почти каждый вечер после того, как Три-Вэ ушел из магазина, Хендрик приезжал в своей коляске на купленный сыном участок. Он скучал без Три-Вэ, но, будучи не в силах признаться в этой слабости, делал вид, что приезжает только за тем, чтобы в очередной раз выразить свое неодобрение его нефтяной авантюры.
— Папа, давай сегодня обойдемся без споров.
Хендрик протянул свою пухлую двупалую руку к ребенку.
— А как же твоя ответственность перед ним?
— Как ты думаешь, на кого он похож?
Хендрик боролся с раздражением на сына и радостью от знакомства со своим первым внуком. Радость одолела.
— Как две капли воды похож на твою мать, — сказал он, весь сияя. Он достал из кармана пиджака конверт и подал его Три-Вэ. — Сотня для мальчишки и сотня для его родителей.
— Спасибо, папа, но это слишком много.
— Пусть Юта распорядится ими. Она знает цену деньгам.
Личико новорожденного покраснело, скривилось, тельце под пеленками напряглось. В следующую секунду он издал резкий вопль, потом еще один.
Три-Вэ встревоженно спросил:
— Что это с ним?
— Твой сын напоминает, что голоден, — ответила донья Эсперанца. Она наклонилась и взяла младенца на руки.
Спустя некоторое время она показалась из комнаты Юты.
— Теперь можешь зайти, — сказала она.
Ребенок спал у Юты на руках.
— Как решили его назвать? — поинтересовался Хендрик.
— Чарли Кингдон, — ответила Юта.
Три-Вэ удивился. Они решили назвать мальчика Томасом, в честь дона Томаса Гарсия, которому беззаботный король подарил Паловерде.
Юта прижала маленькую головку в чепчике к своей большой круглой груди и подняла глаза на Три-Вэ.
— Так звали моего первенца, — проговорила она. Во взгляде ее была мольба.
Три-Вэ сказал:
— Чарли... А что, мне нравится. Хорошее мужское имя.