Обитель снов
Шрифт:
«Никакой мужской солидарности». Ник в притворной ярости закатил глаза к потолку.
– Галя дело говорит, – не прекращая смеяться, в подсобке появился начстанции Буйно. – Не прекратишь нас пугать, будем принимать меры.
– Дмитрий Борисович, да в чем я виноват-то? Пожалели б лучше пострадавшего.
– Пострадавший вон на полу лежит, с отстреленной башкой, а ты – победитель, – начальник Донской уважительно посмотрел на Никиту. – Догадываешься, кому черепушку снес?
– А что тут догадываться? – Ник приподнялся на локтях и, свесив ноги на пол, сел. – Мститель даговский. Диаспора…
– Почему-то
– Я не выбирал, кто меня в туннелях грабить будет, а потом еще и по ночам душить, – Ник с трудом удерживал собственное тело в вертикальном положении. Голова у него отчаянно кружилась.
Начстанции кивнул:
– Так-то оно так, да не так. Твой дядя со всякой швалью умудрялся уживаться и мир блюсти, а ты на первой же самостоятельной вылазке нажил смертельных врагов, да не шелупонь какую-нибудь, а сразу диаспору безбашенную.
При слове «безбашенный» оба, не сговариваясь, посмотрели на труп, действительно, лишенный «башни».
Ник коротко хохотнул, Буйно же было не до смеха.
– Имбецилы! – призывно закричал он, вероятно обращаясь к оставшейся в торговом зале охране. – Долго тут этот мешок с дерьмом будет валяться?! А ну, живо унесли к едреням, на хрен!
Несмотря на довольно расплывчатый и неопределенный адрес, указанный начальником, исполнительные работники спешно бросились выполнять команду.
– И пришлите сюда прибраться кого-нибудь! Ваххабитские мозги по всей стене, пол в кровище, кровать в говнище! Что за на..!
Уборщики, начисто лишенные брезгливости, нашлись далеко не сразу, и, судя по их виду, обитали они в местной кутузке, причем довольно давно. Пока бомжи и преступники наводили благочестивый порядок, начальник станции в третий раз выспрашивал у раздраженного Ника все подробности случившегося.
– Дмитрий Борисыч, сколько можно? Одно и то же, из пустого в порожнее! Все рассказал, от и до. Хватит меня мучить!
– Когда хватит, не тебе решать, – начстанции вошел в роль следователя и, похоже, наслаждался ею. – Еще раз спрашиваю, чей это пистолет?
– А я еще раз повторяю, пистолет убийцы…
– Тогда возникает целых два вопроса: почему он им не воспользоваться и каким образом оружие оказалось у тебя?
Ник недовольно цокнул языком, устало затряс головой, всем своим видом изображая оскорбленную невинность:
– Не стрелял он, чтобы всю станцию не перебудить, как сейчас вышло, а пистолет я у него в кармане нащупал, пока тварюга меня душила.
– Кузя! Вернее, заключенный Кузнецов, отбывающий срок за незаконное ношение и использование огнестрельного оружия! Хватит лепить горбатого, у нас усиленная охрана при входе на станцию и повальный досмотр всех пришлых, кавказцев – особенно. Огнестрел к нам не пронести!
– Дядя Дима, вы меня навечно под замок упечь хотите? Не мог пронести, значит, здесь купил или у местных пособников получил!
– Купил, значит? Хорошо, а зачем?
– Как зачем? – растерялся сбитый с толку Никита. – За Дагу отомстить, зачем же еще!
– Так что же он за Дагу голыми руками мстил, а не пистолетом? – Буйно сверкнул взглядом
Никита тяжко вздохнул, фыркнул презрительно, насколько вообще владел этим искусством, и, как ни в чем не бывало, улегся обратно на топчан.
– Товарищ следователь, – пробормотал он, отвернувшись к стенке, – заключенный Кузнецов только что перенес покушение на свою жизнь, и ему необходим постоянный покой. А с ваххабитами и их оружием разбирайтесь уж как-нибудь сами. И кстати, – заключенный, оскорбленный в лучших чувствах, на миг повернулся. – А где были ваши доблестные вертухаи, обязанные охранять узников совести?
Теперь фыркнул Буйно, и презрение у него вышло гораздо лучше, нежели чем у молодого сидельца:
– Вертухай, как ты говоришь, убит твоим дружком-душителем. За тебя пострадал рядовой Кириленко…
Ник припомнил толстожопого Кирю, существо злобное и до отвращения жадное, так и норовившее выцыганить у богатенького заключенного пару лишних патронов, и, вместо полагающегося сочувствия, ощутил совсем не подобающее хорошему человеку и гражданину злорадство. Фразу «а не фиг жирдосу на посту спать» он, конечно, оставил при себе – о мертвых, как известно, либо хорошо, либо никак, – но мстительную ухмылку от собеседника пришлось спрятать. «По заслугам упырек получил, одним дегенератом в Метро стало меньше…»
Убив ваххабита, юноша за одну ночь увеличил число дегенератов, покинувших подземную родину, вдвое. «Если бы они еще исключительно друг друга резали, а на добрых людей не бросались…» Последнюю мысль Никита сопроводил громким печальным вздохом в надежде, что начстанции примет это несдержанное проявление эмоций в качестве сострадания к погибшему на посту спящему «герою».
– Кузнецов, малолетний ты засранец, давай без протокола! Откуда ствол? Обещаю, санкций не будет.
Ник без труда справился с возникшим было предательским желанием пооткровенничать с высоким руководителем – на выручку пришла очередная дядина мудрость «чистосердечное признание облегчает вину, но увеличивает наказание» – и театрально развел руками:
– Да кто ж его знает, может, убийца пистик с тела Кириленки и снял?
Буйно выматерился, кратко и емко обрисовав свое отношение к «завравшемуся вконец молокососу», и, грохнув на прощание дверью, удалился.
Вскоре ушли и уборщики с охранниками (кроме того, что занял место покойного Кириленко у входа в магазин), оставив молодого человека в столь долгожданных тишине и одиночестве.
На топчане, где совсем недавно разыгралась не самая приятная для памяти и воображения сцена, Ник, само собой, спать не стал. Не спеша доковылял на все еще слабых ногах до квартиры, улегся в нормальную человеческую кровать без следов крови и вышибленных мозгов. В отсутствие пистолета, конфискованного Дмитрием Борисовичем, беззащитность перед незваными ночными гостями ощущалась чересчур остро, что, понятно, сонливости не добавляло. Усталый организм молил о нескольких часах заслуженного отдыха, а взбудораженное сознание, идя наперекор телесным запросам, требовало непонятно чего, лишь бы не остаться снова наедине с опасностью. Ко всем прочим бедам, сильно болели шея и горло, даже слегка раненное бедро умудрялось напоминать о себе неприятной пульсацией.