Обитель зла
Шрифт:
– Но при чем тут ты, если у Сары болит голова?!
– Может быть, она не хочет, чтобы мы были здесь. Может быть, она так разволновалась из-за нашего приезда, что у нее началась мигрень. И я опять виновата.
– Регина, давай поставь точку и прекрати болтать глупости! В конце концов, она же нас пригласила! – Герберт постепенно начал выходить из себя.
– Ты же не знаешь, что она наговорила мне по телефону. Ты ведь никогда с ней не разговаривал!
– Все рады, что вы приехали. Все! И особенно Сара.
– Ну, я надеюсь.
С этого момента в машине все молчали. И лишь когда они съехали с автострады, Романо сказал:
–
И это было все.
– Benvenuti! [67] – воскликнула Тереза, когда Регина с Гербертом вышли из машины перед домом. Она подошла к Регине и обняла ее. – La mama di Sara, una donna belissima! [68]
Регине хватило знания итальянского языка, чтобы почувствовать себя польщенной, и у нее моментально улучшилось настроение.
67
Добро пожаловать! (итал.)
68
Мама Сары, прекрасная женщина! (итал.)
– Как дела у Сары? – спросил Романо.
– Я не знаю. Она очень крепко спит.
Романо перевел, что сказала мать, и проводил родителей Сары в дом. Эльза и Эди вежливо сказали «здравствуйте» бабушке и дедушке, которые, в принципе, были для них чужими людьми, и так же вежливо приняли подарки. Разговорник для Эльзы, пижаму и мягкого кенгуру для Эди.
– О, кролик с длинным хвостом! – сказал Эди.
– Нет, это кенгуру, – поправила его Регина.
– Кролик – кенгуру, – засмеялся Эди и засунул кенгуру себе под пуловер.
За собранным на скорую руку ужином Эди сидел напротив Герберта и громко чавкал, чего, казалось, никто не слышал. Когда вилка трижды выпала у него из рук и в конце концов оказалась под столом, он, разозлившись, воткнул ее в сыр и начал есть все руками, запихивая в рот огромное количество еды.
Романо рассказывал о траттории, пытаясь не обращать внимания на поведение Эди. Только Герберт не сводил с Эди заинтересованного взгляда, в котором застыло выражение внимания и отвращения одновременно, и не мог поверить, что это творит его внук. Когда Эди встречал его взгляд, то широко ухмылялся, так что изо рта у него текла слюна и на стол выпадали остатки пищи.
Когда Герберт хотел взять солонку, Эди внезапно выбросил вперед свою огромную руку и схватил его за запястье. Герберт испуганно вздрогнул и хотел убрать руку, но у него не было на это никаких шансов. Хватка у Эди была как тиски, а когда он заметил, что Герберт хочет освободиться, то громко и пронзительно рассмеялся.
– Отпусти его, – спокойно сказал Романо, словно подобные ситуации случались по сто раз на дню, но Эди никак не отреагировал. Он смеялся, а Герберт чувствовал себя так, будто кто-то дробит его кости.
– Эди отпустит – иначе получит, – сказала Эльза, и Эди тут же отпустил руку.
Герберт помассировал запястье. Эди было всего двенадцать лет, но сила у него была, как у медведя. Этого Герберт никак не ожидал.
В конце концов Эди надоела еда, и он принялся ритмично бить ножом по столу. И к тому же беспрерывно повторять «омама и опапа –
– Как это все ужасно! – тихо сказала Регина Герберту, но Романо все же услышал.
– Прекрати, Эди! – взорвался он. – Ты или немедленно затихнешь, или отправишься в свое убежище.
Эди с рыданием выскочил из комнаты. Эльза ничего не сказала. Она тихо сидела за столом и неотрывно смотрела на завивку своей бабушки и на белые волосы своего деда. Потом она встала.
– Я пойду к нему. Бедняжка! Он ведь не понимает, в чем дело. Он просто хотел порадоваться.
Эльза ушла, и у всех на душе стало тяжело.
– Но я же этого не хотела, Романо! – расстроилась Регина.
– Эди милый мальчик, просто он другой, не такой, как здоровые дети. И из-за этого иногда возникают очень непростые ситуации.
Регина сладко, как сахар, улыбнулась:
– А может быть, у всех здесь слишком повышенная чувствительность?
Романо ничего не ответил, но в полной мере понял проблемы, которые время от времени возникали у Сары с матерью.
Оставшийся вечер Романо, Герберт и Энцо провели вместе, распивая граппу перед камином. Регина помогала Терезе в кухне. Обе женщины были в своей стихии и, хотя одна из них не говорила по-немецки, а вторая – по-итальянски, прекрасно поняли друг друга.
– Нам, наверное, надо было раньше приехать сюда, – сказала Регина вечером в постели Герберту. – Тереза очень трогательная. После того что Сара рассказывала по телефону, я всегда думала, что она – старая швабра.
– Ты еще не знаешь, что она рассказывает о тебе здесь, – сказал Герберт, но Регина сделала вид, что не обратила внимания на его замечание.
– А наша бедная Сара… – пробормотала Регина, намазывая ноги кремом. – Что у нее за судьба такая! С этим ребенком-инвалидом… Но я считаю, что она очень храбрая. И великолепно со всем справляется. Неудивительно, что время от времени у нее бывают головные боли.
– Боже мой! – Герберт громко рассмеялся. – Ребенок-инвалид! – передразнил он Регину. – Какая милая, мягкая оценка! Я тебе скажу, что такое Эди. Это отвратительное слюнявое чудовище, у которого из пасти выпадает еда. Это кусок мяса, который не может сосчитать до трех, идиотски улыбается и рушит все, что попадается на пути. Своим бесконечным идиотизмом он терроризирует всю семью. Этот милый Эди – не ребенок-инвалид, это кошмар. Это жирная бомба замедленного действия, которую нужно засунуть в смирительную рубашку и посадить в палату с резиновыми стенами. Там он сможет петь детские песни и считать свои пальцы, но не сможет доводить близких до состояния умопомешательства, а мою дочь – до болезни.
После этого эмоционального выступления Герберт устало замолчал. Обескураженная Регина улеглась в постель и выключила свет.
– Боже мой, Герберт, – сказала она тихо, – я и не знала, что ты такой! Я никогда не слышала, чтобы ты говорил так.
И она попыталась не думать больше о том, что сказал Герберт, а радоваться завтрашнему дню. Она сосредоточилась на сияющей невесте в белом свадебном платье, чтобы и ей приснилось что-то приятное.
Сара проснулась среди ночи. В доме было тихо. Ее окружала абсолютная темнота, и ей было трудно сориентироваться. Но ей стало легче. Боль исчезла. Осталось только какое-то тупое давление в голове. Это была ночь перед свадьбой. Завтра она выйдет замуж за Романо. Бог оставил ее в живых.