Обладатель великой нелепости

Левандовский Борис

Нет, он лучше примет неизбежное, находясь в собственном доме. И…

«А если это вообще НЕ ВИЧ? Ты об этом думал? Если проверочный тест ошибочно принял нечто, пробудившееся в тебе этой ночью, за вирус СПИДа? Но, на самом деле, это… разве ты не подумал об этом почти сразу, когда увидел свои руки? – сначала рвота, затем тот мучительный припадок, а под конец – эти, словно отмоченные в горячей воде, руки? Разве нет? Ты думал об этом. И тебя это испугало».

Герман снял одну руку с рулевого колеса и уже в который раз провел ладонью

по правой половине лица. Потом резко одернул ее и вцепился пальцами в правое бедро.

* * *

Он остановил «BMW» перед въездом на стоянку, которая находилась в нескольких минутах ходьбы от его дома. Ворота стоянки были открыты, но стальная цепь, исполнявшая роль импровизированного шлагбаума, осталась натянутой поперек дороги, загораживая въезд. Герман посигналил; и тут же пожалел об этом.

Тяжелые потрясения способны влиять на людей по-разному. Иногда они могут заставить целиком поменять взгляды на самые главные в жизни вещи, изменить привычки, мышление и даже характер. Но никакое, самое ужасное потрясение не в силах вынудить человека перестать следовать повседневным мелочам. Лежащий на смертном одре часто просит закрыть дверь, чтобы не сквозило, или проверить оплачен ли последний телефонный счет; он отдает последние распоряжения и почти всегда – это какая-нибудь мелочь.

У Германа не возникло даже намека на мысль бросить машину где-нибудь на улице или просто оставить у своего дома. Накрепко зацементированная в сознании необходимость следовать привычным мелочам привела его к воротам стоянки.

Любой из трех, работавших посменно сторожей обычно узнавали «BMW» Германа еще издалека и приветственно махали рукой. Когда машина просигналила, на дальнем конце стоянки появилась фигурка человека, в котором Герман узнал Севу – отставного военного, получавшего за работу на стоянке некоторое дополнение к своей пенсии. Тот помахал рукой и направился к воротам.

Герман чертыхнулся, что вовремя не сообразил выбрать другую стоянку для «BMW». Сева мог его узнать и…

Он не стал представлять, что могло из всего этого получиться. Пока тот шел к сторожке у ворот, чтобы опустить цепь, Герман быстро открыл бардачок, молясь о везении. К счастью, большие темные очки оказались на месте; на полке перед задним стеклом он взял валявшуюся с давних времен джинсовую кепку. Все это Герман водрузил себе на голову и мельком глянул в водительское зеркальце: в немного пасмурный день такой прикид выглядел странновато, но что возьмешь со старого чудака, который просто еще не понял, что лето закончилось на прошлой неделе.

Цепь опустилась, и Герман заехал на стоянку, лихорадочно выдумывая легенду. Кто он? – сослуживец, которого попросили сделать одолжение пригнать машину, пока Герман занят неотложными делами? Знакомый?

Он выбрал свободное место (оно было не тем, где Герман обычно ставил свою машину), затем вышел из машины, закрыл дверь на ключ – все это он старался проделывать как можно медленнее – легенда еще не была придумана.

В конце концов, он направился в сторону выхода. Ему навстречу, как обычно, торопился Сева. Почти всегда, когда Герман пригонял на стоянку «BMW», они минут десять-пятнадцать обсуждали последние новости, если сторож не заводил свою излюбленную тему о длившихся еще перестановках в армии после развала огромной страны (всего несколько лет назад он командовал танковым полком).

Между ними оставалось не больше двадцати шагов, а Герман все еще искал подходящий вариант своей легенды. Сева улыбался; он был невысоким, ладно сбитым стариканом, успешно сохранявшим военную выправку после тридцати лет службы. Конечно, он узнал Германа издалека не только благодаря машине, но еще и по фигуре, когда тот вышел из «BMW».

Сева уже перекладывал ключи от сторожки из правой руки в левую, чтобы поздороваться с Германом, но когда между ними осталось несколько шагов, на его лице промелькнула тень удивления.

– Гер… – выражение удивления сменилось замешательством, но он все еще продолжал улыбаться по инерции.

Герман тоже выдавил улыбку, и тут его осенило:

«Он узнал твою машину и, конечно же, знает тебя, – но Сева никогда не видел твоего отца – импровизируй!»

– А вы, наверное… Сева? – стараясь говорить как можно естественнее, начал Герман. При этом он пытался слегка изменить свой голос (к его удивлению это получилось очень естественно; О Боже! неужели болезнь уже затронула и голос?!) – Герман сказал мне, что сегодня, скорее всего, будете дежурить вы.

Сева молча разглядывал Германа.

– Это… мой сын, – пояснил тот.

Выражение сторожа несколько изменилось, он кивнул:

– А-а…

– Он передавал вам привет.

– А, да-да, спасибо, – сторож снова улыбнулся. – Вы удивительно похожи с сыном. Просто невероятное сходство. Издалека я принял вас за него.

– Да, я так и понял. – Герман почувствовал облегчение, словно сдал невероятно трудный экзамен по актерскому мастерству. – Нас часто путают.

Герман сделал вид, что чрезвычайно торопится, и протянул руку:

– Рад был познакомиться… Спокойного дежурства.

– Спасибо, – Сева ответил крепким рукопожатием. – Передавайте Герману привет.

Герман кивнул и направился к открытым воротам.

Сторож проводил его взглядом. В глазах отставника мелькнуло сложное выражение: что-то подсказывало ему – что не все, произошедшее здесь минуту назад, было правдой. Потом, когда спина «отца» Германа скрылась за поворотом улицы, он пожал плечами и направился к дежурке.

Только оказавшись за поворотом, Герман смог нормально перевести дыхание. Вскоре за деревьями, образовывавшими небольшую аллею, показался его дом. Он прибавил шагу, мечтая как можно быстрее укрыться от посторонних глаз.

Герман, вот твое Убежище…

Наконец он вошел в дом.

Его Погребальное Турне завершилось.

Он как раз открывал верхний замок своих дверей, когда услышал шаги на лестнице – кто-то спускался сверху. Герман одной рукой проверил, не видны ли сзади его белые волосы, выглядывающие из-под кепки, покончил с верхним замком и занялся нижним. Шаги уже раздавались прямо за его спиной; он напрягся, ожидая, когда они начнут удаляться, и надеясь, что это не окажется хорошо знающая его словоохотливая соседка. Или сосед.