Обладатель великой нелепости
Шрифт:
У Германа при этих словах защемило в груди.
– Это обязательно? – он попытался поднять голову с подушки. Длинный разрез внизу живота сковывал движения, – рассеченные мышцы пресса мучительно болели при каждом движении, требовавшем их участия (Герман немало удивился, открыв для себя, что без них невозможно было даже высморкаться); если бы его кто-то сильно рассмешил, то от боли он мог бы запросто потерять сознание.
– Лежите, – приказал врач, заметив его попытку приподняться, и снова обратился к медсестре: – Выясните
– Но я… – опять начал Герман; на этот раз ему удалось оторвать затылок от маленькой больничной подушки. Живот моментально отозвался резкой болью.
– Всего несколько часов назад вы перенесли тяжелую – очень тяжелую операцию. Вам нельзя делать резких движений, успокойтесь! – Доктор произнес это мягко, но последнее слово прозвучало скорее как приказ.
Медсестра с интересом посмотрела на Германа и вышла исполнять распоряжение. Он смог лишь бессильно проводить ее взглядом.
Врач стал прохаживаться по палате взад-вперед. Глядя на него, Герман запаниковал.
ОНИ СОБИРАЮТСЯ СДЕЛАТЬ ЕМУ ПЕРЕЛИВАНИЕ!
Его охватил животный страх.
«Они уже начинают, Герман, – но не станут СЛИШКОМ ТОРОПИТЬСЯ».
Добрые Доктора.
Он снова перевел глаза на прохаживающегося по палате врача.
Почему он остался? Почему не ушел вслед за медсестрой?
«Чтобы проконтролировать тебя, чтобы ты ничего не натворил, – чего-нибудь, не входящего в Их планы».
Док время от времени теребил что-то в правом кармане халата; на его круглом лице блуждала странная улыбка, похожая на сдержанное предвкушение чего-то, что должно было вскоре произойти.
– Может быть… – нерешительно подал голос Герман, – обойдемся без этого?
– Что?.. – врач остановился и посмотрел на него с таким видом, словно его оторвали от приятных мыслей в самый неподходящий момент.
– Наверное, переливание не единственный способ… – Герман лихорадочно соображал, подыскивая подходящие аргументы.
– Вот что, молодой человек, – врач решительно шагнул к его кровати. – Давайте каждый будет заниматься своим делом!
Он был небольшого роста, но сейчас возвышался над Германом, как неумолимый великан; Герман почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, которого отчитывают за глупое упрямство.
Неожиданно обнаружилось, что врач больше не напоминает Айболита из детской книжки. С ним произошла какая-то перемена – где-то на внутреннем уровне, – но явно изменившая его даже внешне. Теперь он был похож на доброго доктора с обложки в той же степени, в какой восковые фигуры людей из музея мадам Тюссо – на своих живых прототипов.
Собрав всю силу воли, Герман произнес, чеканя каждое слово:
– Я не хочу.
Врач медленно приблизил к нему побагровевшее лицо; глаза его округлились. Герман увидел, что у него больше нет ресниц, лишь тонкий ободок, окаймляющий веки.
– Мне показалось, или вы действительно что-то сказали? – громко прошептал тот.
«Герман, он начинает злиться! Да посмотри же на него внимательно – он ненормальный!»
– Я…
«Он опасен!»
– Я не хочу… НЕ ХОЧУ!
Врач, не сводя взгляда с Германа, выпрямился; лицо стало неправдоподобно пурпурным, и вдруг резко побледнело.
– МОЛЧАТЬ! – взревел док. – Здесь я решаю! Если каждый начнет диктовать мне, что делать и что не делать, хотеть или не хотеть!.. – его глаза постепенно становились выпуклыми, словно стекляшки. – Ты мой пациент! Мой больной! Я решаю! Понял?! Ты мой! МОЙ!
ТЫ НАШ… НАШ… ЗДЕСЬ ТОЛЬКО МЫ РЕШАЕМ!!! ТОЛЬКО МЫ!!!
Герман сделал попытку снова поднять голову…
…И получил неожиданно сильный удар между глаз!
Потом холодная и твердая, как деревяшка, рука врача (которая сейчас вряд ли уже была пухлой и розовой) с силой вдавила его голову в подушку. Над Германом повисло перекошенное от бешенства лицо.
– Хочешь лошадиную дозу наркоза?!
Он лишился дара речи, низ живота пронизала ужасная боль.
В этот момент в палату вкатили аппарат для переливания крови двое огромных, как нефилимы, санитаров.
«Это Помощники, это Их Помощники…»
– Нет! Постойте!.. – запротестовал он с новыми силами и, забыв на какое-то мгновение о боли в животе, попытался оттолкнуть от себя врача, который продолжал вдавливать его голову в подушку своей жесткой холодной клешней.
Он легко отбросил Германа на место и ударил снова. Герману показалось, что у него едва не вылетели мозги.
ВАМ НЕЛЬЗЯ ДЕЛАТЬ РЕЗКИХ ДВИЖЕНИЙ…
– Снимите с него капельницу! – сказал врач Помощникам.
Чья-то грубая рука выдернула иглу из вены; Герман вскрикнул.
– Не делайте этого… Я не хочу… – подниматься он уже не решался, но попробовал увернуться в бок.
Его заставили вернуться обратно.
– ПРЕКРАТИТЕ!..
Помощники крепко удерживали руки и ноги. Он начал извиваться, но силы быстро оставили его – страх парализовал, а боль в животе выросла до размеров вселенной.
– Нее-е… – его голос неожиданно сорвался.
Добрый Доктор продолжал вдавливать его голову в подушку. Герман увидел, как вторая рука врача метнулась в правый карман халата и через секунду зависла над ним, сжимая огромный сверкающий скальпель.
Скальпель резко опустился вниз у самой головы Германа, вспоров подушку с глухим чмокающим звуком. Лезвие зацепило ухо, и в нем сразу стало тепло и сыро.
– Тебе уже стало спокойнее? В следующий раз я отрежу его совсем и не стану пришивать… – просипел Добрый Доктор.
Врач приблизил лицо к Герману и глянул в упор. Его глаза стали быстро меняться, – они стали как линзы фотообъектива – выпуклые и безжизненные, мертвые стекляшки. В их глубине пульсировали, сужаясь и расширяясь, черные, как провалы в Бездну, зрачки-диафрагмы.