Обладатель великой нелепости
Шрифт:
(ЩЕЛК!)
– Начинайте! – приказал Помощникам Добрый Доктор; его голос зазвенел долгим эхом, многократно отразившись от стен палаты.
Сбоку к Герману стало приближаться что-то длинное и блестящее с узким острым концом, с которого свисала вязкая коричневая капля.
– Стойте! ЧЬЯ ЭТО КРОВЬ?!
Рядом (со стены) раздался громкий собачий лай…
– ЧЬЯ ЭТО КРОВЬ?!
Гигантская игла с мучительной болью разорвала вену…
Герман проснулся от собственного крика.
Сквозь шторы пробивался утренний свет. Герман сел на кровати и посмотрел на часы: восемь. Отер ладонью мокрый от пота лоб и отправился в ванную, чтобы сделать как минимум две вещи: во-первых, проверить, насколько он изменился за ночь (в ванной висело большое, почти во весь рост зеркало); во-вторых, умыться, чтобы холодная вода окончательно прогнала видения из кошмара.
Впрочем, еще на пути в ванную Герман с содроганием отметил, что часть волос осталась на подушке, тело одряхлело сильнее, а мышцы заметно ослабли и уменьшились в объеме – вирус не спал этой ночью, продолжая наносить разрушения, как червь точит дерево. Как тысячи огромных прожорливых червей.
С самым мрачным предчувствием Герман подошел к большому зеркалу.
Первое, что бросилось в глаза, он стал на пять-семь сантиметров ниже; еще вчера макушка головы (с того расстояния, откуда он обычно смотрелся в это зеркало) немного не умещалась в верхнюю границу, сейчас же – оставалось еще достаточно свободного пространства, чтобы поместиться небольшим рожкам. На лице проявилось больше морщин, волосы поредели (как того и следовало ожидать, если вспомнить подушку) – местами просвечивались островки залысин.
В общем, парня, которого увидел Герман в зеркале, рановато было еще отнести к ровесникам Тутанхамона, но и на моложавого пятидесятипятилетнего дядю он явно уже не тянул. Скорее, это был мужчина под семьдесят.
Но, прежде всего, внимание Германа обратило на себя кое-что другое – он перестал напоминать крайне неудачно загримированного молодого актера под персонажа, годящегося ему в далекого, но еще шаркающего по маршруту койка-сортир-койка предка.
Старик в зеркале был настоящим.
Смотрясь в зеркало, Герман испытывал сразу два чувства: облегчение, что дела за ночь зашли не так далеко, как он того опасался, и разочарование – вирус, похоже, не собирался останавливаться. Где-то в глубине души еще жила надежда.
Вероятно, он еще увидит завтрашний день, но что касалось столь отдаленной эпохи, в которой находился понедельник…
Он, наконец, оторвал взгляд от зеркала и открыл кран с холодной водой. Ночной кошмар уже успел выветриться из головы, как пары алкоголя из открытой бутылки, даже образ Доброго Доктора ощутимо потускнел.
Памятуя, к какой реакции привел контакт кожи с водой, Герман осторожно подставил под струю одну руку и выждал несколько секунд. Он ощутил легкое жжение на внутренней и тыльной стороне ладони, зуд под ногтями, – но не более того. Вероятно, вчерашний неудачный опыт объяснялся сверхчувствительностью его кожи, – поэтому горячая вода оказалась для нее все равно, что кипяток.
Его вырвало прямо в умывальник, когда он вычищал рот от скопившегося за ночь грязно-серого налета. Уже знакомые зеленоватые сгустки забрызгали половину зеркала, висевшего над умывальником (со стороны можно было решить, что хозяин квартиры пользуется пастой-гелем для зубов марки «BLEND-A-MED»), а также часть стены. Зеленоватые слизни медленно сползали вниз по кафелю, оставляя мокрые дорожки.
10:00.
Герман открыл форточку в гостиной и остановился перед окном, глядя во двор.
С третьего этажа двор, образованный домом Германа и пятиэтажкой напротив, просматривался целиком, – но в то же время не был далеким пейзажем, как на фотографии в журнале, или Неизвестной Землей под крылом самолета, – если выглядывать с верхнего этажа шестнадцатиэтажного дома.
По траве между деревьями важно расхаживали вороны – нештатные дворники, облаченные в строгие фраки. Птицы таскали по двору корки хлеба, попутно стараясь отнять добычу у конкурентов, каркали, хлопали крыльями. Те, которым удалось добыть корку «пожирнее», улетали с трофеем, чтобы, устроившись где-нибудь на дереве, спокойно поработать клювом. Одна ворона, сидевшая на ветке высокого клена, словно происходивший вокруг пир ее совершенно не касался, предостерегающе закаркала, заметив со своего наблюдательного пункта выползшую из подвального окошка пушистую грязную кошку. Вероятно, наблюдатель на дереве спас как минимум одну воронью жизнь; команда пернатых «дворников» разлетелась в стороны, а затем расселась на ветках деревьев, с интересом разглядывая с безопасного расстояния разоблаченную кошку. Несколько ворон каркало, их возгласы были похожи на ругательства.
Герман продолжал стоять у окна, глядя, как ретируется неудачливая кошка. Он превратился в обычного наблюдателя. Где-то глубоко внутри блуждал страх. Но он уже не был прежним, будто каким-то загадочным образом вирус выравнивал эмоции, не давая Герману сойти с ума.
Выйдя из ванной, он попытался заставить себя хоть немного поесть.
Это было похоже на кормежку сытого младенца, который вываливает назад все, что мать пытается впихнуть ему в рот маленькой ложкой; сколько вошло – столько и вышло… Пищевод Германа будто научился действовать подобно насосу, работающему в обратную сторону. Главное, организм отторгал жидкость, – особенно, воду в чистом виде. Но, не смотря на это, Герман совершенно не страдал от ее нехватки; его язык даже и не думал распухать как у путника, блуждающего в пустыне. Докучал лишь прогорклый привкус серого налета, который в больших количествах постоянно образовывался на деснах и языке. Впрочем, раньше этот налет вызывал более неприятные ощущения – Герман начал подозревать, что его вкус и обоняние стали притупляться.
Он стоял перед окном, наблюдая за улицей внизу, наблюдая за собой.
Независимый Эксперт и другие обитатели его головы, чьи голоса он слышал или представлял реже, оставили его…
13:00.
Герман выяснил, что он стареет постоянно.
Достаточно было не подходить к зеркалу в течение часа, – и разница становилась очевидной. Это напоминало путешествие во времени: Герман, словно экспериментатор, испытывающий новую темпоральную машину, наблюдал, как в ускоренном темпе ветшает эта старая знакомая постройка – его тело. Только правда была в том, что «путешествовал» не он, а его тело, путешествовало в своем собственном времени…
Насколько Герман мог судить, процесс продвигался уже не скоротечными периодами, как во время его Погребального Турне, когда случился первый неожиданный приступ – сейчас он шел плавно, с одинаковой скоростью. Ему приходилось заставлять себя смотреться в зеркало не чаще, чем один раз в час, хотя давалось ему это лишь огромным усилием воли.
Чтобы определить, пускай приблизительно, в каком темпе идет его старение, Герман собирался применить фотосъемку, делая регулярные снимки через одинаковые промежутки времени. В одном из ящиков его письменного стола уже больше года хранился совершенно новый «полароид», который отлично подходил для этой цели. Он был подарен Герману на день рождения одним из работников страховой компании, однако по сей день коробка с фотоаппаратом оставалась даже не распечатанной. К «полароиду» прилагалась обойма из двадцати чистых снимков и батарейки – все это находилось в том же ящике. «Полароид» мог позволить ему наблюдать свой регресс в наглядной динамике.