Обладатель великой нелепости
Шрифт:
– О чем?
– Черт! – да о годах!
– Висения на какой-то стене где-то в будущем?
– Наконец-то… дошло, – выдохнул Гера.
– А может, валяния в старом пыльном альбоме? – продолжил перечислять друг. В уголках его глаз плясало лукавство.
– Альбоме? – Гера секунду подумал. – Нет, на стене. Точно. Да и фото было на портрет.
– Ты что, хочешь сказать…
Гера усиленно закивал.
– А может, это фотограф виноват? Даже тебе он показался странноватым. А я вообще думаю, что он ненормальный. Я думаю, он – кан-н-нибал, –
На миг обоим мальчишкам стало страшно в этом полутемном, несмотря на солнечный день, тихом домике.
– А знаешь, – продолжил тот, – когда я стоял под салоном, и тебя долго не было, то подумал… Слушай! Все эти твои ощущения… Может, он подсыпает какой-то порошок, чтобы…
– Куда подсыпает? – перебил его Гера.
– Ну, как куда? Давал он тебе что-то пить, или нет?
– Да когда это было! Уже после всего, – отмахнулся Гера.
– Да пошел ты… – обиделся друг. – Сам всякое мелешь… объектив… будущее… стена…
Гера сжал кулаки:
– Я думал, тебе можно…
– Ерунда все это! Так не бывает!
– А каннибалы?!!
– Это же обыкновенный фотоаппарат. Щелк! – и все. Одно мгновение. А ты о каком-то конце, начале… Щелк! Невозможно уследить. Годы! Ха!
Гера пожал плечами и как-то сразу сник.
– Может быть, мне и правда, все это показалось. Может быть, оно все так и вышло… Алекс.
– Как? Кто? – удивился тот.
– Алекс… а что?
(щелк!)
– Постой, почему ты меня так назвал?
– Не знаю… Знаешь, я сразу и не заметил, как это у меня вырвалось, – пробормотал Гера.
(щелк!)
– Ты никогда раньше меня так… Звучит непривычно, как-то по-иностранному.
Гера вдруг усмехнулся:
– А знаешь, между прочим, неплохо – Алекс! Ха! Александр или Алекс – какая разница? Так даже лучше.
(щелк!)
– Вот черт! А где это ты подцепил? – спросил «новоокрещенный» друг.
Гера на секунду нахмурился.
(ЩЕЛК! ЩЕЛК! ЩЕЛК!)
– Может быть, сегодня, – медленно сказал он. – В бесконечном путешествии по будущему?
– Ну… тогда с возвращением! – Алекс схватил его за плечи и повалил. – Зачем ты меня толкнул тогда?
Через три дня портрет был готов.
Гера держал его в вытянутых руках, рассматривая свое лицо, запечатленное на снимке.
Всю дорогу домой он гадал, каким тот вышел. Гера хорошо помнил свое состояние в момент съемки. Оно было…
Он тихо открыл дверь своим ключом, осторожно, чтобы не создавать шума, разулся и на цыпочках пробрался в свою комнату: как назло, фотограф выписал ему талон на 17-30, и родители были уже дома – а он хотел увидеть портрет первым. Тихо закрыл дверь своей комнаты и начал распечатывать пакет из черной плотной бумаги, который упрямо не хотел поддаваться.
Гера настороженно отметил про себя: зачем было прятать портрет в конверт, да еще заклеивать его, – а если бы ему захотелось посмотреть на месте? Тогда пришлось бы разрывать все это прямо
Это еще больше усилило подозрения Геры – должно быть, он настолько плох, что фотограф не решился отдать ему портрет в открытом виде! Это означало, что родители обязательно пошлют его переделывать фотографию, чего он отчаянно боялся. При одном только воспоминании о расширяющемся (как пасть!) зрачке диафрагмы, подступала отвратительная тошнота. Черная Дыра за линзой объектива, готовая вырваться наружу.
Бумага вся измялась, но продолжала держаться. Эти черные фотоконверты всегда напоминали Гере пакетики для рвоты, которые выдают в самолете, только без специфического запаха и другого цвета. Он летел самолетом всего один раз, в шестилетнем возрасте. Самого полета он почти не запомнил, но вот пакетики… – ведь это же совсем другое дело, правда?
Наконец, он справился с упрямой бумагой, сунул руку в конверт и нащупал картонку: одна сторона ее была немного шершавой, другая – гладкой и скользкой. Несколько секунд он просто держал руку в пакете, чувствуя подушечками пальцев обе стороны картонки. Потом решительно извлек портрет из конверта и вытянул на руках перед собой.
Несмотря на все опасения Геры, портрет вышел неплохим. Это и утешало и одновременно заставляло недоумевать. Его лицо на фотографии почти улыбалось (не было и намека на ужас, который он испытал в фотосалоне), а в глазах (Гере показалось, что они постоянно чуть-чуть меняют выражение), в глазах был даже интерес к чему-то (происходящему?) перед ними.
«Взгляд в будущее…» – всплыли в памяти его собственные слова.
Если это так, то ТАМ должно было что-то случиться, – решил Гера, – и не просто «что-то», а НЕЧТО!
С ним? Что-то странное? Или даже страшное?
Впрочем, – подумал он, – увидеть будущее – это уже НЕЧТО…
Гера положил портрет на свою кровать и осмотрел комнату, подыскивая место, где лучше его пристроить.
(щелк!)
Возможно, это и хорошо, что он забыл об уведенном ТАМ. В свое время, через годы или десятилетия, ОНО все равно непременно…
Как он того и ожидал, родителям портрет понравился. Они повесили его на стену напротив кровати Геры.
«Вот это – другое дело, сынок! Теперь у тебя останется память!»
Вечером, когда он погасил свет и лег спать, фотография темнела на стене черным рельефным прямоугольником, словно провал, что разверзся в бездонный континуум Времени. Гера вглядывался в эту пропасть… Той ночью он долго не мог уснуть. Казалось, что прямоугольник начинает постепенно терять правильные очертания; его края плавно колышутся и медленно расползаются по стене жадно чавкающей массой, неумолимо пожирающей комнату и Настоящее, подбираясь к самому Гере.