Обладатель великой нелепости
Шрифт:
– Вот он, дежурный врач, – сказала сестра, и, оставив Германа одного, отправилась вместе с капельницей по своим делам. Ножка штатива цеплялась за линолеум, издавая шипение раздраженной змеи.
Герман сделал несколько шагов навстречу врачу.
– А в чем, собственно, дело? – сразу же насторожился тот. Герман не был похож на больного, который задержался в отделении дольше остальных и не смылся с другими ходячими пациентами. Вполне ходячими, чтобы самостоятельно добраться домой.
«Да, я знаю, что не похож на тех, кого ты привык видеть здесь каждый день, добрый доктор. Не похож, по крайней мере, сейчас, а не полтора года назад. Но в действительности даже тот стонущий старик, которого ты сейчас осматривал, имеет больше шансов на жизнь через пять лет, чем я!»
– Я вас слушаю. – Док был уже заметно седеющим мужчиной лет за пятьдесят, полноватым, в очках с дымчатыми стеклами, почти такими же, как у генерала Пиночета, и точно такими, как у другого генерала – поляка Ярузельского.
– Полтора года назад, – начал Герман, видя свое двойное отражение в затемненных стеклах, – я был доставлен в это отделение. Острый аппендицит…
– Перитонит, – машинально отметил док.
– …и прооперирован. Мне необходимо выяснить кое-какие детали.
– Угу, – качнул головой врач.
– Нужно просмотреть архивные данные, – пояснил Герман.
– Угу, – снова ответил док. – Ничем не могу быть полезен, – он развел руками, наглядно демонстрируя свою беспомощность. – Ключи от архива у старшей медсестры, на общей связке. А она теперь появится только в понедельник. Сожалею, молодой человек.
«Как же, на общей связке, козел».
Подобная тактика Герману была хорошо знакома.
Когда врач уже собирался сделать недвусмысленный жест, означавший, мол, «все вопросы на сегодня решены, не пора ли вам, молодой человек отправляться домой; приходите в понедельник, а еще лучше – никогда», Герман вложил в лапу дока десятидолларовую купюру.
– Я бы хотел выяснить интересующие меня детали без лишних проволочек. Вы меня понимаете?
На сей раз врач проявил к Герману более живой интерес. Теперь он его отлично понимал.
– Минутку, – он сунул деньги в карман халата. – Я посмотрю…
Дежурный док прошагал по коридору, открыл ключом дверь с надписью «ОРДИНАТОРСКАЯ» и скрылся за ней.
– Вам повезло, молодой человек, – заявил он, вернувшись через минуту. – Ключи оказались на столе.
Затем бодрым шагом повел Германа в архив.
«Разумеется, они оказались на столе».
Это был самый крошечный архив, который ему доводилось видеть: казалось, здесь негде было одновременно развернуться даже двум паукам, прилипшим к потолку у самого плафона, внутри которого находилась тусклая сорокаваттовая лампочка. Когда док включил свет, насекомые лениво дернулись, но остались на месте. По сути, это была просто маленькая кладовка, в которую какому-то умнику пришло в голову впихнуть стеллаж, забить его под самую завязку картонными папками и затем гордо назвать этот паучиный рассадник архивом.
– Вы что, не можете приобрести компьютер? – спросил Герман, глядя на эту чудовищную тесноту.
– Не хватает средств, – док вошел первым и едва втиснулся между стеллажом и стеной.
Герман подумал, что если последует за ним, паукам придется потесниться. Оставшись в дверях, он оперся о косяк.
– Полтора года назад? Значит… март или апрель, – проговорил док, роясь в каких-то пыльных папках с выражением, которое ясно говорило: «Нет, ты видишь, как я вынужден пачкать свой белый халат за твои несчастные десять баксов?!»
– Как ваша фамилия?
Герман назвал.
Док с громким сопением (вероятно, виной тому была пыль) копался минут десять, подолгу всматриваясь в каждую отобранную им папку и в каждую страницу отобранной папки, отчего у Германа возникло забавное подозрение, что тот разучился читать и пытается отыскать знакомые буквы.
– Э-э… – наконец произнес док и расправил свободной рукой загнутый уголок страницы. – Вот и ваша стационарная карта.
Герман непроизвольно весь напрягся: сейчас он узнает… сейчас он узнает… СЕЙЧАС…
На лбу выступил холодный пот, рубашка тоже моментально взмокла.
– Так, посмотрим… – бормотал док, а в линзах его темных очков Герман видел подпрыгивающие значки слов наоборот.
– Так… Диагноз… Острый перитонит… Проведена операция… Оперировал… Угу… Состояние удовлетворительное… Ага – вот как! На следующий день было ухудшение… Анализы… Проведено переливание крови в объеме…
– А что именно вас интересует? – он поднял глаза на Германа.
– Ничего… Я уже выяснил, – глухо отозвался Герман и без церемоний развернулся.
элементарно
Он вышел из старого больничного корпуса, еще польской постройки, и задержался на мгновение у входа, чтобы глотнуть влажный воздух: это был запах долгих дождей – чуть-чуть грустный, как прощальные духи уходящего лета. Небо еще оставалось чистым, но Герман чувствовал, что за самыми дальними крышами домов уже собираются серые клубящиеся тучи, объединяясь в гигантский мокрый кулак.
Машина ожидала Германа на стоянке, тремя кварталами ниже по улице. Он направился к ограде больничного двора мимо двух чахлых кленов, на которых взбалмошная ранняя осень, как проходивший мимо неряшливый художник, уже кое-где тронула листья красно-желтой краской.
«Элементарно – вот КАК» – подумал Герман.
– Ты оказался прав, парень, – они влили мне зараженную кровь.
«Элементарно, да?» – снисходительно усмехнулся Гера.
Выходит, именно так все и было: в тот день он часто терял сознание из-за мучившей его лихорадки, и все события первого (и частично второго) дня скрылись за мутной завесой бредовых видений, жара и боли. Он не помнил о переливании, и это было элементарно. Похоже, что позднее сообщить ему об этом либо не посчитали нужным, либо – просто забыли.