Облака
Шрифт:
Мальчик же, чувства которого, от несчастного его существования, были обострены чрезвычайно, все почувствовал - и без страха, но с жалостью посмотрел на живое, страдающее древо.
"Медведь" заметил его, одиноко стоящего, сжавшегося - так похожего на побитого щенка. В постоянной своей болезненной злобе "медведь" подошел к нему и раздраженно, сам от того лишь боль чувствуя, прохрипел:
– Ты чего тут встал?! Ты чего бездельничаешь?! А ну-ка быстро собирать дрова! Чтобы набрал сухих и тонких веток! И быстро! Ты понял?!
Мальчик кивнул и поспешил к кустам. Он был рад, что хоть
Вот средь стволов стремительно промелькнуло серенькое пятнышко - мальчик тут же присел на корточки, вглядываясь. Котенок!
Такой забавный пепельно-серый котенок! Ах, как тут обрадовался мальчик! Он то, ведь, так давно хотел такого друга! Такого маленького, доброго, забавного - такого, который согревал бы его, утешал в трудную минуту. Такого игривого, в котором нет этой постылой злобы, такого мягкого мурлыку... Отец его ненавидел животных, - особенно кошек и собак и, конечно, о таком друге нечего было и мечтать. А подумав как-то мальчик решил, что и не надо - что за житье ему будет?! Свое раздражение "медведь" примется вымещать и на нем...
Но как же ему хотелось такого маленького друга, которому можно бы доверить все свои тайны; который все выслушает, все поймет, утешит своей ласкою.
И вот теперь он, желая хоть бы немного подержать котенка на руках, позвал его:
– Кис-кис-кис!
А Томас, которому претило лежать в укрытии с собаками, и который вышел поохотиться на птиц, услышав этот печальный зов, повернул мордочку к мальчику, замер, разглядывая его.
Он сразу почувствовал Одиночество мальчика. И он, хоть и успел уже несколько одичать за эти проведенные в лесу дни, тут же и подбежал к нему подпрыгнул - вцепился коготками в поясок, и вот уже перебрался на ладошки.
– Мурка! Мурка, маленький!
– восторженно воскликнул мальчик, и осторожно прижавши котенка к груди принялся его гладить.
А Томас замурлыкал.
Но, хоть приятна было Томасу теплота этих рук, мурлыкал он вовсе не от удовольствия, а желая, передавая добрый свои чувства, хоть на время остановить то, что почувствовал он в груди мальчика. А там - от напряжения, от постоянных обид, разросся некий ком, что-то потресканное, изломленное. И совсем не так, как надо бы стучало его сердце - и Томас знал, что растущий этот, охватывающий незримый паутиной ком, года через два приведет к смерти.
И он все мурлыкал, пытаясь хоть ненадолго скрутить этот, взращенный окружением недуг.
А мальчик, против обычного своего, опустошенного состояния, почувствовал тепло...
– Котеночек, котеночек...
– шептал он, не зная, как оставит его, и вернется назад к ним, в тот Болью пронзенный мир.
И тут он увидел лисицу! Точнее - он сначала подумал, что - это рыжая лисица, загораясь пышно-облачным пламенем в солнечных колоннах бежит прямо к нему. В его голове даже успела зародиться сказка о житье, дружбе котенка и лисица.
Однако, когда "лисица" подбежала поближе, мальчик понял, что вовсе это и не лисица, но маленькая рыжая собачка, с черной мордочкой и пушистым, приветливо ему помахивающим хвостом.
Джой остановился в двух шагах от мальчика и поднял ушки топориком, ожидая, что тот скажет.
А он и впрямь хотел сказать что-то о том, какие они замечательные, хотел погладить этого забавного песика, хотел поиграть с ними, однако, тут с поляны раздался крик "медведя".
– Ты! Сын! Ты что?! Я же сказал - не задерживаться! Мне долго тебя звать?!
– в голосе уже слышались хмельные нотки...
Мальчик вздрогнул, выпустил Томаса, который еще потерся о его ноги. Чуть ли не плача, весь побледнев, он едва смог сказать:
– Отец сегодня особенно злой... Я же еще ничего не собрал... Эх, как не хочу возвращаться! Жили бы мы вместе с вами, но это мечты, а мечты... они никогда не сбываются. Мечты - на то и мечты, чтобы оставаться мечтами.
Он сгорбился, сжался; медленно и тяжело переступая, побрел туда, откуда беспрерывной канонадой прорывалась дробь музыкальная, голосовая, и визг все глубже врезающихся в древесную плоть пил. В общем - адская какофония, к которой участники ее привыкли настолько, что и не замечали.
Томас и Джой прошли за мальчиком до края поляны, замерли там, наблюдая за дальнейшим.
Мальчик по дороге подобрал еще несколько веток, и хоть видел своих маленький друзей, уже не обращался к ним, а в глазах его виделась отрешенность и отчаянье...
А на поляне, тем временем, началась пьянка - "медведь", его жена, еще несколько человек, расселись подле скатерти, на которой расставлены уж были бутылки, уж пили - уж несли поток пустых слов...
А те двое, которые пилили самые большие ветви дуба - уже уставшие, взмокшие, кричали:
– Эй вы! Без нас?! Да мы сейчас пилить не станем!
– Пилите быстрее и спускайтесь! Нам нужен костер!
– завопил, смеясь, кто-то.
– Нам нужен костер!
– заревел "медведь" и, что было сил запустил пустую бутылку от водки в древесную кожу-кору.
Бутылка, зазвенела, с пронзительным треском раскололась на веер осколков, а днище ее, сверкнув на солнце слепящим яростным взглядом метнулось на край поляны. Как раз туда, откуда шел, сжавшийся, бледный мальчик.
– А, вернулся! Ну... сейчас я с ним! Гулена! И без дров!
– медведь поднялся и, заметно покачиваясь, бормоча что-то, побрел навстречу своему сыну.
Кто-то из дружков окрикнул его:
– Эй, да ладно тебе! Слушай да отдыхать, ведь, приехали! Воспитаешь своего пасынка потом! Вернись к столу!
Также и мать, бесчувственным, безучастным голосом, окликнула его:
– Оставь ты.
Захмелевший "медведь" повернулся, показал им кулачище и прохрипел:
– Мой сын...! Я за него и возьмусь! Не лезьте в дела воспитания, если в них не смыслите! Поняли?!
И вот он навис над мальчиком, схватил его за ухо, стал выкручивать, другой же рукой, вырвал те ветви, которые мальчик успел подобрать на обратной дороге. Затем, не выпуская уха, выкручивая его все больше - до треска выкручивая, стал со всей силы, и все больше разъяряясь, бить его огромной своей ладонью по щекам, по лбу - по всему лицу. Он бил с яростью, да все сильнее и сильнее, - казалось, что в конце концов он убьет своего сына.