Область личного счастья. Книга 1
Шрифт:
— Почему же не учились после фронта?
Нахмурившись, Тарас сказал:
— Не до этого было. После госпиталя собирался, да тут новая война. Вот так и опоздал.
Марина заметила, что еще не поздно. Но он твердо отрубил:
— Об этом рано говорить. Вот кончится война, там посмотрим. Есть у меня план.
Но какой план, не сказал. Дальше шли молча, и Марине это понравилось: человек не должен говорить о своих планах, пока не приведет их в исполнение. Она и сама не любила говорить о своем сокровенном.
Как бы угадав ее мысли, Тарас повторил:
— Рано еще об этом говорить.
Когда они подходили к поселку, он сообщил, что сегодня приехала кинопередвижка.
— Пойдете?
Она согласилась, и он обещал занять ей место.
После обеда они сидели в тесном, переполненном зале. Места были не нумерованы, и каждый, купив билет, устраивался, где мог. Тарас, придя в зал спозаранку, ревниво оберегал два места — свое и Маринино.
Перед началом сеанса Марина увидела Виталия Осиповича. Он стоял, притиснутый к боковым скамейкам, отыскивая свободное место. Сама не сознавая, что делает, Марина махнула ему рукой. Он кивнул головой и начал пробираться к ней.
— Потеснимся, Тарас, — чужим, потеплевшим голосом сказала Марина.
Тарас непонимающе посмотрел на нее, потом на приближающегося к ним технорука и медленно поднялся.
— Куда же вы? — спросила она.
— Ничего, ничего, — бормотал он, наступая на ноги соседям. — Пойду к ребятам.
Корнев, усаживаясь, спросил:
— Как это вам удалось удержать место в такой сутолоке?
Глядя на широкую спину Тараса, пробиравшегося к выходу через толпу, как через густой ельник, она ответила скорее самой себе, чем Корневу:
— Сама не знаю, как это получилось.
Картина была старая, лента часто рвалась. Публика вела себя шумно, и это помогало Марине и Корневу молчать. А говорить ей определенно не хотелось. Очень нелегко расставаться со старой одеждой, с которой свыклась. А Тарас? Она никогда не думала о нем так, как подумала, глядя на его широкую спину, исчезавшую в толпе. Она обидела его, и это надо исправить.
Они вышли последними в темную таежную ночь, хрустящую легким морозцем. Идти было скользко.
— Вы домой? Или погуляем немного? — спросил Виталий Осипович и взял Марину под руку. Простота, с какой он сделал это, покорила Марину.
Не отвечая на его вопрос, она сказала:
— В такие ночи я любила бродить по Москве.
— Я мало знаю Москву. Бывал редко. Поговорим о себе. Для этого я и хотел видеть вас.
— Вы хотели этого? — удивилась Марина. — Странное совпадение желаний.
— А разве вы тоже?..
— Да, и я хотела, — ответила Марина так же просто, как он взял ее под руку. — Но теперь не так, как раньше.
Она замолчала, думая о чем-то, а он ждал разъяснения ее слов. Что произошло, из-за чего она изменила свое желание говорить с ним?
Наконец она сказала:
— Я сегодня очень нехорошо поступила с одним человеком, который не заслуживает этого. Вот и терзаюсь теперь. Собственно, я только сегодня поняла его и, кажется, совсем не понимаю себя.
— Что-то очень сложно, — заметил Виталий Осипович. — Вы не понимаете своего отношения к тому, кого обидели?
Вместо ответа Марина сказала:
— Знаете что? Расскажите лучше о себе. А я потом. Мне надо хорошо, хорошо подумать, что я должна говорить вам.
Корнев видел, что девушка чем-то очень озабочена. Кого она обидела? Но Марина молчала, и он понимал: она сегодня все равно ничего не скажет.
Он начал говорить о себе. Марина умела слушать с тем понимающим участием, которое располагает к откровенности. И незаметно для самого себя он рассказал ей то, чего еще никому не рассказывал, считая, что это интересно только ему одному.
Она слушала строго сдвинув брови. Ее бледное лицо светилось в лунном сиянии. Но в темных глазах не было блеска. Наверное, ей самой нелегко жилось в последние годы. Он сказал ей об этом. Она согласилась.
— Нелегко. У вас невеста, у меня мать, сестра. Где они, я и сама не знаю. И мы уже пережили самое страшное. Ведь даже к боли привыкли. И больше не надо говорить.
После небольшого молчания он сказал:
— Забывать тоже нельзя.
— Забывать нельзя, — согласилась она, — особенно вам.
— Почему мне особенно?
— Это надо понять так: мать и сестра — это все, что у меня было, самое родное. Было и… нет. Если они живы — это счастье. Я только теперь поняла, какое это счастье — родные, свои, любимые. Но их нет. Никогда не может быть второй матери, а значит, и сестры. А у вас, мне кажется, сложнее… Вы понимаете меня? Я хочу сказать, что вы полюбите еще…
— «Увы, утешится жена и друга лучший друг забудет», — шутливо процитировал он. — Вы так хотели сказать?
И оттого, что в шутке прозвучала горечь, Марина не обиделась.
— В общем так. И думаю, вы поняли правильно.
Конечно, он понял. Невеста, любимая, с которой он мечтал прожить всю жизнь, может и не вернуться. Сейчас он не может не любить ее, память о ней священна. Такой была его любовь. А он будет жить. Пройдет время, и в какой-то тихий час он услышит биение не только своего сердца. Так он понял Марину. И еще он понял, что у нее не было любви.
— Была, — глухо ответила она.
Была любовь, а она и не заметила. Верно, это случилось очень давно. И любовь-то была детская. Он писал ей записки о далекой звезде, которая освещает его путь, но согреть не может. Через несколько лет она прочла сборник его стихов. Там было одно лирическое о далекой звезде, которая осветила его юность.