Обман и чудачества под видом науки
Шрифт:
«Двадцать пять лет назад, когда я делал первые революционные открытия в геологии, я столкнулся с той самой проблемой представления их публике. Лишь затем я понял, что обычные издания меня игнорируют, и решил пойти в двери, которые всегда оставались широко открытыми. Возможно, я ошибся. Может, надо было позаботиться о педантичном этикете науки, запастись скромным подобострастием ради дверей, которые не раз захлопывались перед моим носом. Но я решил по-другому, с полным осознанием последствий и без мысли о том, что я совершаю ошибку. Возможно, когда-нибудь правящая клика „почтенных“ учёных утратит свою монополию на естествознание»
^3
.
После публикации “The New Geology” Прайс вроде бы ожидал ослабления и окончательного
«На предыдущее, более крупное исследование мне так никто не ответил и никогда ответить не сможет. Но его игнорировали, как, видимо, будут игнорировать дальше, поскольку весьма немного учёных мужей имеет терпение, чтоб осторожно и полностью пройти всю цепь абсолютно новых доказательств, основанных на малоизвестных фактах».
Хотя для адвентистов Католическая церковь является сатанинской, многие католические авторы серьёзно поверили в прайсистику. Самый учёный пример — “The Case Against Evolution”, опубликованный в 1925 году. Автор книги, Георгий Бэрри О'Тул, полностью принимает Прайсову наивную критику руководящих ископаемых, а в глава “Fossil Pedigrees” — едва ли что-то большее, чем многословное изложение прайсистики. Аналогично Арнольд Лан в 1932 выпустил пресмотренное издание “Flight from Reason”, где Прайс — «профессор геологии американского университета», которого превозносят за «заслуженное осмеяние им произвольных реконструкций тектонической стратификации». На заре 1930-х Прайс неоднократно публиковался в “Catholic World”, издавал в частности статью “Cranks and Prophets” о неизбежном сопоставлении себя с посмертно великими и прижизненно осмеянными учёными.
Вообще с самого начала и до сего дня Католическая церковь не настолько болезненно реагировала на эволюционизм, как церкви протестантские. Первые десятки лет дарвинизма католики не выказывали никакого отношения к теории, кроме разъяснения, что бессмертная душа не могла развиваться постепенно. В целом, католики и тогда были враждебны, однако на фоне печатного протестантского маразма публиковали они на эту тему очень мало. Видимо, таки усвоили печальный урок с Галилеем.
У подножья церковной пирамиды прихожане Католической церкви против Дарвина сочинили немало. В Америке типичной книгой стал “God or Gorilla” (1922) Альфреда Мак-Кэна. Автор делает ставку на «отпечаток ботиночной подошвы на триасовой окаменелости», который доказывает, что обутое человечество обитало уже в мезозойскую эру! На иллюстрации фотография очевидной и заурядной конкреции осадочных пород. А Мак-Кэн злится, что ортодоксальные геологи к ней несерьёзны.
О'Тулов же “Case…” — намного более академичная работа по сравнению с Мак-Кеновой, однако увесистые фразы там не содержат ничего нового или значительного. Ланов “Flight…” не менее тривиален. Лан допускает, что каждый биологический вид мог подвергаться изменчивости на протяжении эонов, но единым филогенетическим древом они между собой не связаны. Каждому виду — своё персональное сотворение.
Самым поразительным наступлением на эволюционизм стал “Companion to Mr. Wells' Outline of History” (1926) Хилара Беллока — комментарий на Очерки истории цивилизации Герберта Уэллса. Безграмотность Беллока сопоставима разве что с его гонором. Многие его доводы столь шатки и архаичны, что даже Прайс не имел смелости их реанимировать. Уэллс почувствовал необходимость ответить в том же году сочинением “Mr. Belloc Objects”. Выдержанное в духе увлекательной раздражительности, произведение стало шедевром риторики — история научной полемики знает немного настолько блестящих побед. С удвоенным самомнением Беллок ответил памфлетом “Mr. Belloc Still Objects”, но это был лишь вопль человека, который слишком зол, чтобы понять, насколько сильно он ранен.
Лучший и величайший из друзей Беллока, Гильберт Честертон, очень редко писал на эволюционные темы. Но уж когда писал, то выглядел полным кретином. Например, целые страницы «Вечного человека» потрачены на обычные антиэволюционистские лозунги, будто психика животных существенно отличается от человеческой души. И это абсолютно излишне, ведь никакие эволюционисты не собираются оспаривать приведенные отличия. Человек и негоминидные обезьяны лишь окончания ветвей эволюционного дерева, все промежуточные формы остались в неясном прошлом.
«Никто настолько не уверен, как я, — писал великий дарвинист Гексли, — в ширине пропасти между цивлизованным человеком и скотиной».
Но всё равно у Честертона повернулась рука написать:
«Высшие животные не пишут всё лучших и лучших портретов; пёс не рисует лучше, чем рисовал шакал; дикий конь не является импрессионистом, как скаковая лошадь — постимпрессионистом;.. корова на лужке не получает поэтического вдохновения от возможности слушать жаворонка».
Честертон упирает на то, что сильно развитое отличие от животных (способность говорить, творить, смеяться, одеваться, стыдиться, править, молиться и прочее) немыслимо на промежуточной стадии. Простейшим возражением будет аналогичная несопоставимость младенца и взрослого. Неважно, кто в кого вырастает, важно, что младенец эволюционирует во взрослого континуально, а не по функции Хевисайда — нет теоретического, как минимум, затруднения развитию человека из прочих животных, более человечных, чем новорожденный ребёнок.
В той же самой книге Честертон предлагает посмеяться над восхитительной наскальной живописью Южной Франции. Поскольку её создали первобытные люди, они должны быть обезьянолюдьми, и, если палеоантропологи нас уверяют в их авторстве, то, значит, нас разыгрывают. К сожалению, Честертон не даёт себе труда выяснить, что автор живописи был кроманьонской расы, имел обычный человеческий облик и слегка более развитый мозг, чем у нас. В приложении к своей книге он разворачивает дурацкую апологию своей оплошности.
В настоящий момент католичество медленно идёт в сторону полного признания эволюции, дополненной вселением бессмертной души в тело доисторического гоминида, развитого достаточно, чтобы её принять. По сути, этот взгляд отстаивался ещё в 1871 году католическим биологом св. Георгием Миватом в книге “Genesis of Species”. Правда, его исключали из церкви, но по другому поводу, а саму книгу встретили как пророческую.
В 1950 году папа Римский выпустил энциклику, предостерегающую от деяний, совершаемых «как если бы возникновение человеческой плоти от исконной и живой материи было полностью бесспорным», но не запрещающую верить в эволюцию. Официально филогенез растений и животных признан вероятным, однако антропогенез — по-прежнему дискуссионный вопрос. Католическому учёному разрешается прибегать к такой гипотезе, но до изменения ситуации в католических школах её преподавать не будут.
Что интересно, доктор Мортимер Адлер из университета Чикаго, лидер американского неотомизма, какое-то время шёл в крестовый поход на эволюционизм. В его “What Man Has Made of Man” (1937) теория эволюции представлена «расхожим мифом», филогенез же является не установленным фактом, «а в лучшем случае вероятной историей, доказательства которой недостаточны и противоречивы… факты же говорят о вероятности другой истории: что огромных разновидностей животных больше не существует, а те, которые ныне живут, в какой-то момент не существовали. Это отнюдь не утверждение в пользу эволюционистского мифа.