Обмен мирами
Шрифт:
2
В тесной каюте, где не было никакой мебели, если не считать тюфяков, набитых клубками сушеной «лески», воняло рыбой. Профессор, устав от ностальгической болтовни о нептунианской юности, задремал в своем термосе.
Сами по себе его воспоминания были захватывающей смесью хоррора и учебника природоведения, но Омал был рад, что профессор наконец прервал свой бесконечный монолог. Снова накатила дурнота. Омал поспешно выбрался на палубу.
На Гамильтон-канале царил полный штиль, и барка шла на веслах. В знойной тишине раздавался лишь скрип уключин да шумное дыхание полуголых многоруких гребцов. Между гребцами прохаживался шкипер. Кроме
Омал поднялся на спардек. Пустынное плоскогорье исчезло за горизонтом. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась цветущая, но при этом словно осенняя равнина. Сочетание багряно-оранжевой и красно-коричневой листвы с синевато-серыми соцветиями, что венчали верхушки странных деревьев, показалось Омалу необычайно красивым и тревожным.
Но насладиться зрелищем в полной мере ему не удалось. Впечатление испортил дурацкий путеводитель для психотуристов, о котором Омал давно забыл. Вдруг со скрипом провернулись какие-то шестеренки в мозгах и выскочила справка: причина вечной осени – отсутствие хлорофилла в марсианской растительности, дефицит фосфора и избыток антоцианов…
Видимо, создатели путеводителя по профессиональной наивности ученых полагали, что правильным ответом на вопрос среднего туриста «Почему они все такие красные?» будет формула гидролиза крахмала. К разумным обитателям планеты путеводитель был снисходительнее и лишь слегка коснулся анатомии марсиан. Зато не побрезговал пространной исторической справкой.
Нынешние марсиане представляли собой выродившихся потомков некогда могучей расы. По неизвестной причине эта раса почти полностью вымерла триста лет назад. Города, построенные для нее легендарными Первотворцами, надолго пережили изначальных своих обитателей, хотя безжалостное время, пыльные бури и одичавшие наследники не щадили ни изысканных башен, ни изящных статуй, ни металлических книг, поющих под чуткими пальцами.
Земляне прибыли на Марс около века назад и освоились с тараканьим проворством. Понастроили шуми-городков с торговыми факториями, космопортами и улицами красных фонарей, переименовали каналы, горы, пустыни, пустили в оборот сокровища древних городов. Марсиане сопротивлялись активней, но не намного успешней североамериканских индейцев. Атомные пистолеты и ракетные крейсеры оказались решающим аргументом в диалоге этносов и культур. Аборигены красной планеты предпочли поделить родной мир с жестокими, скорыми на расправу пришельцами, нежели исчезнуть вслед за своими великими предками.
И все-таки эта беспредельная багряная равнина внушала Омалу необъяснимый ужас. Под напускным смирением древнего Марса ему мерещилась затаенная угроза. Омал пытался уверить себя, что это всего лишь пейзаж, что причина охватившей его тревоги – не прелести закатно-осенних красок, а его собственное безрассудство. С точки зрения элементарной логики было сущим безумием отторгнуть себя от привычного мира, поменявшись телом с бретёром Джо, который наверняка чувствовал себя здесь как рыба в воде…
…А еще Артур, будь он неладен. Куда, спрашивается, запропастился? Погнался за бандитами! Неужто из-за того лишь, что браслет-нож сделан из элизиума? Штука, по-видимому, жутко дорогая, но ведь жизнь дороже. Или для Бердо ценность браслета заключается в том, что он достался ему от отца? Омал никогда не считал себя знатоком человеческих душ, к тому же слишком мало знал об Артуре, чтобы с уверенностью судить о том, что гнало вперед этого красавчика-авантюриста. Омал понимал одно: Артур ему нравился. Пожалуй, если бы нашелся кто-то, достаточно смелый, чтобы спросить напрямик, Омал ответил бы, что считает Артура другом. Там, в иной жизни, серой и тусклой, у Омала не было и не могло быть такого друга. Не мог в тепличной духоте будничной рутины появиться человек, подобный Бердо… Не мог…
Омал понял, что должен во что бы то ни стало поговорить с кем-нибудь об Артуре. И лучше всего с Тарком. Он поискал глазами вождя пустынников. Воины Тарка Тарсаса сгрудились на полуюте. Они стояли молча, поглядывая на цветущие берега, что медленно проплывали за бортом. Их было немногим более пятнадцати марсиан. Наверное, Тарк решил, что незачем брать с собой много воинов. Ведь он собирался торговать, а не сражаться. В трюмах барки покоились коконы многоножек. И щиты из панциря нагумаха, которые делали воина почти невидимым. На эти сокровища Тарк надеялся выменять на ярмарке в Диа-Сао новые циновки вместо тех, что сгорели во время стычки с меркурианцами.
Солнце померкло. Кто-то загородил его. Омал обернулся. Разумеется, это был Тарк Тарсас, каким-то шестым чувством определяющий, когда в нем возникает надобность.
– Ты думаешь о Хартуре? – сразу без обиняков поинтересовался он.
«Телепат!» – подумал Омал, но вслух сказал:
– Верно, вождь. Я беспокоюсь за его жизнь.
– Я дал ему свой извергатель огня, – отозвался Тарк. Омал догадался, что речь идет об атомике с прикладом. Марсианин продолжал: – И послал на подмогу своих воинов. Хартур великий воин. Он поставит врагов на колени и споет им песню смерти. И отнимет рианон.
– А что это такое, рианон?
– Разве ты не знаешь этого? – удивился марсианин. – Странно, все небесные люди знают, что такое рианон.
– Я не такой как все, – скромно заявил Омал.
Тарк Тарсас свел к широкой переносице маленькие зрачки. Омал испытал неприятное ощущение, что вождь пустынников роется у него в голове. Он даже отступил к фальшборту.
– Рианонами мы называем утварь из дома богов, – медленно, словно внушая, проговорил марсианин. – Боги покинули нас много лун назад. Дома их превратились в развалины, а утварь рассеялась по свету. Для нас рианоны священны. Для небесных людей – предмет вожделения и причина распрей. Поэтому Хартур отнимет свой рианон у врагов. Вот увидишь, Джо-Омал, мы еще встретимся с ним у стен великого города Диа-Сао.
– Как ты меня назвал?! – вскинулся Омал.
– В тебе живут двое, – произнес Тарк Тарсас. – И лишь друзья знают это. А у меня нет причины притворяться твоим недругом.
– Для меня честь быть твоим другом, вождь, – сказал Омал и, подумав, добавил: – Хо баст, Тарк Тарсас!
3
К вечеру стало прохладно, и Омал принес из каюты термос с профессором. Нептунианин вылез из своего убежища, перебрался на ванты, повис серым глянцевым мешком, тараща бледные глаза на закат. Трудно представить, о чем думало это существо, рожденное за несколько миллиардов миль отсюда, в ледяном океане Нептуна, под непроницаемым покровом метановых облаков. Что для него, обитателя мира, не имеющего твердой поверхности, эти иззубренные горы, рдеющие в закатных лучах? Что для него, с рождения видевшего лишь мертвенные всполохи исполинских молний, это спокойное угасание знойного дня? Впрочем, профессор Стросс уж наверняка видел поболе его, рожденного на маленькой влажной планете…