Обмен разумов (сборник)
Шрифт:
– Скверное положение, – пробормотал Мэддокс, складывая свой стул и занося его в люк. – Мои расчеты допускали, конечно, такую разновидность узловой точки, но в силу самой природы бесконечных комбинаций нельзя было предсказать ее конфигурацию.
Перед широким входом Кармоди задержался.
– Думаю, я должен проститься с Модсли, – сказал он Мэддоксу. – Быть может, нужно даже посоветоваться с ним. Он был очень отзывчив и даже взялся строить машину, чтобы доставить меня на Землю.
– Модсли! – воскликнул Мэддокс, обмениваясь многозначительным взглядом с Кристиансеном. – Я подозреваю, что он-то и стоит за всем этим.
– Его стряпня, конечно, – проворчал
– Что вы имеете в виду? – спросил Кармоди.
– Я имею в виду, – сказал Мэддокс, – что вы жертва и пешка в тайном заговоре, охватившем по меньшей мере семнадцать звездных систем. У нас нет времени на объяснения, но, поверьте, на карте стоит не только ваша жизнь, но и наши, а еще – жизни нескольких десятков биллионов гуманоидов, большей частью голубоглазых и светлокожих!
– Ах, Том, ну скорее же! – закричала Эвива, дергая его за руку.
– Ладно, – сказал Кармоди. – Но я надеюсь все-таки, что получу полное и исчерпывающее объяснение.
– Получите, получите, – сказал Мэддокс, как только Кармоди вошел в люк. – Получите его прямо сейчас.
Кармоди быстро обернулся, уловив нотку угрозы в голосе Мэддокса. Внимательно посмотрел на мутанта и вздрогнул. Посмотрел на отца с дочерью и увидел их как бы впервые.
Человеческий разум склонен достраивать образы. Две-три кривые складываются в гору, несколько ломаных линий – в бегущую волну. А сейчас, под пристальным взглядом Кармоди, образ разваливался. Кармоди увидел, что милые глаза Эвивы были едва намечены и никуда не смотрели – как рисунок на крыльях бабочки. У Ларса вместо нижней части лица был только темно-красный овал, пересеченный темной линией, обозначавшей рот. Пальцы Мэддокса, все семь, были просто нарисованы на его бедрах.
Кармоди увидел тонкую черную линию, похожую на трещину в полу, которая соединяла каждого из них с кораблем. Застыв на месте, он следил за тем, как они приближаются к нему. У них не было рук, чтобы хватать, не было ног, чтобы двигаться, не было глаз, чтобы смотреть, не было рта, чтобы что-то объяснять. Это были просто три закругленных безликих цилиндра, ловко, но поверхностно замаскированные под людей, три органа, выполняющие сейчас свою единственную функцию. С ужасом Кармоди понял, что это три пальца гигантской руки, которые плавно, словно лишенные костей, надвигаются на него. Понял он и то, что они стремятся протолкнуть его поглубже в черную утробу корабля.
Корабля? Кармоди увернулся от них и ринулся к выходу. Но из верхней и нижней кромок люка выросли острые зубья, люк приоткрылся чуть шире и тут же начал закрываться. Как он мог подумать, что это металл? Блестящие темные стены корабля подернулись рябью и стали сокращаться. Ноги Кармоди увязли в липкой губчатой подстилке, а три пальца кружили вокруг него, преграждая ему путь к уменьшающемуся квадратику дневного света.
Кармоди боролся с отчаянием мухи, попавшей в паутину (очень похоже, хотя понимание пришло слишком поздно). Прямые края люка, ставшие округлыми и влажными, сжались до размера бейсбольного мяча. Три цилиндра крепко держали Кармоди, и он уже не мог сказать, кто из них профессор, кто – мутант, а кто – прелестная Эвива.
И окончательное потрясение: стены и потолок корабля (или того, что это было) стали влажными, красными, живыми, сомкнулись вокруг Кармоди и проглотили его.
Спасения не было. Кармоди не мог ни пошевелиться, ни крикнуть. Он смог лишь потерять сознание.
Глава 16
Как бы издалека он услышал голос:
– Ну
Кармоди узнал голос: это был Приз.
– Я оплачу все расходы, – сказал другой голос (Кармоди узнал и его: Модсли). – Можно его еще спасти?
– Спасти можно, – произнес третий, по-видимому, врач. – Возможности медицины неограниченны, ограниченны возможности пациентов, но это уже их слабость, а не наша.
Кармоди силился открыть глаза или рот, но ни веки, ни губы его не слушались.
– Это очень серьезно? – спросил Приз.
– Вопрос слишком сложен, чтобы дать точный ответ, – сказал доктор. – Надо сначала определиться с терминами. Медицинская наука, к примеру, проще, чем медицинская этика. Предполагается, что мы, члены Галактической Медицинской Ассоциации, обязаны сохранить жизнь. Предполагается также, что мы действуем в интересах той конкретной формы, которую мы пользуем. Но что прикажете делать, когда эти два императива вступают в противоречие? Уиичи с Девин-5, например, просят врачебной помощи, чтобы излечиться от жизни и войти в желанные врата смерти. Это чертовски трудная задача, вы уж мне поверьте, и осуществима она лишь тогда, когда уиичи ослабевают от старости. И что же должна сказать этика по поводу такого странного отклонения от нормы? Следует ли нам потакать желанию уиичи, что порицается почти во всех уголках Галактики? Или же действовать на основе обычных стандартов и обрекать уиичи на судьбу, которая для них хуже смерти в буквальном смысле слова?
– Это имеет отношение к Кармоди? – спросил Модсли.
– Не слишком большое. Но я полагал, что вам это покажется интересным и поможет понять, почему мы имеем право на самый высокий гонорар.
– А Кармоди в очень скверном положении? – настаивал Приз.
– Только про мертвого можно сказать, что он в очень скверном положении, – успокоил доктор. – Но даже и тогда бывают исключения. Пентатаналуна, например, которую обыватели называют пятидневной возвратной смертью, это не что иное, как временное окоченение. Вульгарные разговоры о смерти в данном случае неуместны.
– Но как же насчет Кармоди? – напомнил Модсли.
– Больной не мертв, – успокоил доктор. – Он всего лишь в шоке. Выражаясь проще, в обиходной манере, он в обмороке.
– А привести его в себя вы можете? – спросил Приз. – Ваши термины не очень ясны, – возразил врач. – Мне трудно работать без...
– Я хотел спросить: вы можете вернуть его в исходное состояние?
– Ну, это уже довольно точное определение, тем более вы дали его без долгих размышлений. Но что такое исходное состояние? Знает ли это кто-нибудь из вас? Знает ли это сам пациент, если допустить, что он чудесным образом сумеет участвовать в своем лечении? И как мы с вами можем знать, которое из крошечных изменений, происходящих с каждым ударом сердца, имеет существенное значение для его личности? Не теряется ли эта личность с каждой секундой? Ведь в таком случае мы никогда не сможем полностью воспроизвести ее. Это серьезный вопрос, господа.
– Чертовски сложный, – согласился Модсли. – Но, предположим, вы просто сделаете его как можно ближе к прежнему. Это для вас трудно?
– Только не для меня, – сказал доктор. – У меня большой опыт. Я привык иметь дело с самым страшным и самым отвратительным. Не могу сказать, что стал совсем невосприимчивым – просто я свыкся с печальной необходимостью не обращать внимания на душераздирающие процедуры, характерные для моей профессии.
– Ладно, док, хватит! – взорвался Приз. – Лучше расскажи, что ты собираешься делать с моим дружком.