Обналичка и другие операции
Шрифт:
Петр Серафимович считал, что он стал совершенно другим, не таким человеком, каким был в молодые и зрелые годы. Осматривая мысленным взором свою жизнь, отдельные эпизоды ее, оценивая свои поступки, он часто недоумевал, удивлялся себе и своему прошлому. Как же он мог так поступить тогда?! О чем он думал, что заставило его когда-то сделать то, а не это, поступить так, а не этак. В этих своих размышлениях он заходил так далеко, что ему начинало казаться, будто он всю жизнь вообще ничего не соображал, всегда, на любой жизненной «развилке» выбирал неправильный путь и действовал самым дурацким образом.
Поводом для такого самоуничижения, как правило, бывал какой-нибудь бытовой пустяк. Зазвонил телефон, Петр Серафимович вскинулся, захлопнул книгу, забыв положить закладку, схватил трубку, а там ошиблись номером. Пришлось потом искать потерянную страницу, и мысли побежали: «Вот, всегда я так…»
Увлекшись размышлениями о том, что
Можно считать, самоуничижительное течение мыслей и было главным признаком старости. Но признак этот проявлялся недолго, страдание это глупое заканчивалось, потому что выводы о полном крахе во всех областях ну никак не соответствовали действительности, упирались в твердую стену реальности. Поэтому грустные мысли, как стеклянный шарик, долетали да этой твердой стены и разбивались вдребезги. Именно разбивались, а не отскакивали, потому что мысли Петра Серафимовича шли назад, если можно так выразиться, не целиком, а осколками.
Жена, с которой Петр Серафимович состоял в недолгом первом браке, была такая сказочная стерва, что нужно было не сожалеть о разводе, а радоваться, что живым от нее ушел и что ребеночка не завели (и не пришлось оставлять родного сына или дочку у нее в лапах). Первую беременность она прервала и ему ничего не сказала. Потом, когда он узнал, жена объяснила, что они молодые и им еще нужно «пожить для себя». Петра Серафимовича от этой формулировки корежило, но как-то свыкся постепенно, стал на позицию жены, может и правда… Зато второй раз он ее укараулил, не пускал на аборт. Тут уже ему самому досталось: и диоптрий у него в очках много, нечего инвалидов плодить, и зарплата у него маленькая, нечего нищету плодить, и далее в том же духе. Скандалили каждый день, он ее убеждал, а она, не ожидая, кто в споре победит, сбежала и через три дня явилась без обременения. Петр Серафимович был поражен ее низостью и коварством и тем, что ребенка их она убила, — за короткий период супружества его отношение к абортам изменилось от легкомысленного к трагическому. Теперь уже дело потихоньку пошло к разводу. Петр Серафимович интеллигентно страдал, а жена его, оценив ситуацию, хладнокровно искала новый вариант. Когда нашла, тогда они и развелись.
А Петр Серафимович после развода сначала впал в тоску, чувствовал себя заброшенным, обманутым и несчастным. Потом наступил период ликования: «Какое счастье, что избавился!» Жизнь пошла дальше, и много лет Петр Серафимович не вспоминал про бывшую жену, точнее вспоминал по разным поводам, но не задумывался о ней. Теперь через десятки лет, когда стали Петра Серафимовича мучить фантазии по мотивам, так сказать, прожитой жизни, захотелось ему узнать, что стало с его бывшей женой. В интернете нашел единственное упоминание пятилетней давности, почему-то как ландшафтного дизайнера. Наверное, не она, какой она дизайнер! Раскрыл ссылку и увидел фотографию другой женщины и лужайку, ею оформленную. Подумал было, что ошибся, не жена, а тезка и однофамилица. Но вдруг вспомнил женщину на фотографии — закадычную подругу своей первой жены. Именно эта баба приложила немало усилий, чтобы их развести тогда, и, главное, чтобы больше оттягать при разводе. Вспомнил и ее имя-фамилию. Набрал в поисковике имя подруги жены, и «выскочила» та же лужайка с портретом его первой жены! Прежнее негодование, раздражение от постоянной лживости бывшей жены снова поднялось в душе — все у нее шиворот-навыворот! Хотя, скорей всего, фотографии перепутали случайно, этот пустяк помог, облегчил течение мыслей о первой жене, и Петр Серафимович перестал говорить знакомым, что, будь он более покладистым, не пришлось бы разводиться. Этот осколок разбившегося шарика растаял уже навсегда.
Платное обучение
И к профессиональной своей деятельности Петр Серафимович придирался напрасно. Наоборот, ему было, чем гордиться. Петр Серафимович организовал один из первых факультетов управления и стал его первым деканом. Пробить
А далее Петр Серафимович решил сделать из своего факультета школу управления мирового уровня. И систему обучения стал вводить, как на Западе: двухступенчатая Болонская система бакалавр — магистр, запись на различные курсы, плата за обучение. При тех связях, которыми Петр Серафимович обзавелся, когда пробивал свои предшествующие начинания, он многого добился, ему многое разрешили.
И вот, факультет Петра Серафимовича стал одним из наиболее европеизированных факультетов, число бесплатных мест для студентов стало меньше числа платных, и зарплата преподавателей тоже стала вполне европейской. Действия Петра Серафимовича сочли одним из проявлений проводимой министерством реформы, и его включили в различные комиссии по проведению реформы высшей школы, где он был деятельным и квалифицированным членом.
Петр Серафимович был счастлив, ведь он добился своего. Настал период наивысшего подъема, веры в себя и удовлетворения результатами своей работы. Петр Серафимович в это время пребывал в уверенности, что все сделал правильно.
Уверенность эта покачнулась после одного случая. Петр Серафимович подружился с симпатичным профессором Сорбонны и решил набраться европейского опыта непосредственно от носителя этого опыта, попросту, несколько дней походить за парижским профессором, присутствовать на лекциях, коллоквиумах, семинарах, экзаменах, беседах со студентами и в аудиториях, и в коридорах, сопровождать его всюду. Француз согласился.
На одном из контрольных занятий французский профессор раздал десяти студентам задания, а потом предложил Петру Серафимович вместе отправиться пить кофе. Не будучи уверен в своем знании французского языка, Петр Серафимович стал уточнять, правильно ли он понял, что они оба уйдут, а студенты останутся, ведь задания, как он только что слышал, студенты получили одинаковые? Француз подтвердил. «Но ведь они будут списывать друг у друга!» — удивился Петр Серафимович. «Зачем же? — в свою очередь удивился француз. — Ведь они заплатили деньги за обучение, зачем же им самим себе вредить, терять деньги?!» Оба профессора вышли из кабинета, предупредив студентов, что вернутся через 30 минут. Не убежденный коллегой, Петр Серафимович оставил француза в вестибюле, выбежал на улицу и изловчился заглянуть в окно кабинета на первом этаже, который только что покинул. Он был убежден, что увидит студентов, собравшихся в кучку около знающего товарища, и списывающих у него правильный ответ. Нет! Он увидел, что вся десятка сидит по местам и работает. Наблюдавший за ним с крыльца французский коллега удовлетворенно хихикал.
Этот эпизод запомнился французскому профессору как забавный случай, подтверждающий, что «русские видят опасность там, где ее нет». А русский профессор Петр Серафимович Рязанцев задумался над своим конфузом всерьез. И главная мысль, которая начала формироваться у Петра Серафимовича, состояла в том, что не все «ихнее», даже хорошее и проверенное годами, подходит для «нашей местности» и механически «списывать» у Европы систему высшего образования нельзя!
Вернувшись из Парижа домой, Петр Серафимович завел две общих тетради и стал в них заносить впечатления от ответов студентов на экзаменах и зачетах. В одну тетрадь он вписывал платных студенты, в другую — бесплатных, так называемых «бюджетников». Записи подтвердили то, что Петр Серафимович знал и раньше: бюджетники учатся лучше. Не то чтобы слабый бюджетник был лучше сильного платного студента, но, в статистическом смысле различие было несомненным: средний бюджетник был сильнее и учился добросовестнее, чем средний платный студент. И «философия» у студентов выработалась соответствующая. Никто из платных студентов не говорил: «Мои родители заплатили большие деньги, и я буду добросовестно учиться, чтобы оправдать их затраты». Такая позиция студента, заплатившего за обучение, была очевидна для французского профессора. Позиция нашего платного студента, скорее, была такая: «Я заплатил деньги, поэтому извольте поставить мне оплаченный «зачет». Да и куда вы денетесь, неужто выгоните меня и потеряете платного студента-кормильца?» И эта разлагающая философия распространялась и захватывала студенчество. А «бесплатные» студенты завидовали и скулили: «Вон, платным ни за что ставят пятерки, а с нас три шкуры дерут, заставляют учиться, спрашивают по-настоящему, придираются». «Я ведь сэкономил родителям, поступив на «бюджет», — говорили друг другу обиженные бесплатные студенты. — Так пусть они сейчас немного потратятся на экзамены, чтоб сын так сильно голову не напрягал».