Обнаженная натура
Шрифт:
Родионов с первого взгляда, по первому общему впечатлению заключил, что Петрович этот наверняка домосед и однолюб, на дороге работает лет сорок, то есть всю свою жизнь, и никуда не сдвинется отсюда.
Он еще раз оглядел железнодорожника с ног до головы, порадовался за русскую провинцию, за ее благословенное постоянство, за косность уклада жизни, за устойчивость и здоровое недоверие ко всякого рода переменам.
Подходя к одноэтажному зданию автостанции, не удержался и еще раз оглянулся на понравившегося ему человека, который по-прежнему позевывал и почесывал щеку. «А на день рождения дарят друг другу вещи крепкие, полезные
Несколько человек топталось у кассы, Родионов пристроился в конце очереди.
— Ты крайний? — услышал он мужской голос за спиной и, не оглядываясь, кивнул.
Между тем железнодорожник в фуражке и шинели с золотыми пуговицами, и в самом деле оказавшийся Петровичем, пошел в свою будку, где действительно сидела уже его сменщица, только не Семеновна, а просто Зинка, и разогревала электрический чайник. Петрович долил в кружку со старой заваркой немного воды из чайника, но подумав, отставил кружку в сторону.
— Не понравился мне сейчас один, Зинка, — насупив косматые седые брови, сказал он. — Сильно не понравился. Сошел с поезда, а сам без вещей… И поглядел так злобно, внимательно, у меня прямо меж лопаток засвербело… Столичная штучка… На автостанцию пошел. Пойти последить, куда он сядет, вот что…
— Теперь многие ездят, — отозвалась Зинка. — Что за люди, откуда?.. Бог их разберет. Таймуринчика вон нашего застрелили вчера…
— Ох, злой! — повторил Петрович. — Нехороший. И без вещей. Никаких, то есть, при нем нет вещей. Воротник поднял и пошел на автостанцию. Все-таки погляжу я за ним…
В три минуты уложив зимние вещи в брезентовую, оставленную тут еще весной сумку, Родионов хотел было сразу же двинуться обратно, но какое-то оцепенение снова овладело им. Он постоял у окошка, глядя на облетевшую старую яблоню, затем присел на суконное оделяло. Не заметил, как лег и задремал. Проснулся поздним вечером, протопил печку. Глядел в огонь… Думал. В жизни своей дальнейшей он не находил особенного смысла. Смысл жизни был там — за пределом земного существования. О том же говорит и вера и святые книги. Здесь человек лишь свободно выбирает свою будущую участь. Вариантов всего два — вечное блаженство или вечная мука. Причем, степень и того и другого совершенно не представимая для человеческого воображения. Самая легкая адская мука превышает самую тяжкую земную. И — одна капля рая, попади она в ад, тотчас превратила бы весь этот ад со всеми его страшными и ужасающими муками в такой же рай. Одна только капля этого блаженства. Понятно, что земной человек не может по природе своей вынести это блаженство, погибнет, не хватит никаких сил. Ибо для радости тоже нужны силы не меньшие, чем для перенесения испытаний. Там, куда уйдет душа, совсем иные условия существования, иная среда обитания.
Он глядел в глубину печи на догорающее пламя, где на глазах возникал удивительный и прекрасный мир из рдеющих углей, выстраивались влекущие и загадочные арки и гроты… Там было ярко и празднично. Но поди сунь туда руку в этот волшебный и привлекательный мир, в светлую стихию голубоватых языков пламени и багряных светозарных угольев… Так что, подумалось ему, может быть, и ада самого
Пламя, в котором, святой человек, подготовивший душу, чувствует себя как дома.
Вот и весь ад.
Утром он, не дожидаясь автобуса, пошел к станции.
Не успел он прошагать и километра, как сзади послышался шум мотора, громкая разбитная музыка, и черный джип, весь заляпанный грязью и глиной, резко затормозил рядом с ним.
— На станцию? — распахнув дверь и высунувшись из салона, весело крикнул круглолицый хмельной парень. — Садись, кореш! Вдвоем веселей!..
Родионов кивнул и стал вытирать ботинки.
— Да брось ты! — снова крикнул парень. — Дерьма-то жалеть! Садись!..
Павел влез на переднее сиденье. Джип резко рванул с места, опасно вильнул на скользкой дороге, выпрямился и стрелой помчался вперед. Ревела разудалая музыка, водитель не жалея бросал свой джип в самую середину мутных луж, брызги и комья грязи далеко разлетались по сторонам.
Шарахнулся в сторону велосипедист в плаще и шляпе, похожий на сельского учителя, не удержался и рухнул в обочину. Павел оглянулся посмотреть, как он там, но напрасно — пропал уже из виду незадачливый учитель, а впереди надвигался колесный трактор кузовом вперед и прямо ему в лоб мчался отчаянный водитель.
Павел зажмурил глаза, ожидая неминуемого столкновения, но не выдержал и робкий тракторист, вильнул туда же, в обочину.
Родионов поглядел на водителя джипа, тот тоже глянул на Павла, засмеялся, подмигнул весело и отчаянно, знай, мол, наших!.. Глаза его блестели нехорошей хмельной отвагой. «Новый русский гуляет, — определил Родионов. — Душа воли требует. Чертогон…»
— Хочешь поощущать? — крикнул веселый водитель и, не дожидаясь ответа, открыл бардачок, вытащил револьвер и сунул Павлу в руки. — Не нажимай только…
Павел взвесил вороненую сталь. Оружие было неожиданно тяжелым, налитым какой-то успокаивающей подлинной силой. Вот он, настоящий ствол, — с уважением подумал Павел и положил револьвер обратно в бардачок. Вдруг подарит? — мелькнула мысль, — что ему стоит? Он покосился на водителя, но тот молчал и сосредоточенно глядел на дорогу.
Две девушки шлепали по грязи.
— Берем? — крикнул Павлу водитель, и не дожидаясь ответа, надавил на тормоза.
Девицы уселись на заднем сиденье, что-то попытались сказать, но парень снова врубил музыку на полную мощность и снова резко рванул с места.
Впереди показался милицейский «уазик», притормозил и выскочили оттуда два милиционера, замахали отчаянно полосатыми палками.
Не обращая на них никакого внимания, водитель джипа прибавил ходу, машина, подскочив на колдобине, взмыла над землей, пронеслась черной птицей мимо милиции, снова ударилась о землю, снова обернулась джипом, и далеко-далеко позади остались растерянные стражи порядка.
Несколько раз Родионов порывался знаками и жестами урезонить лихача, но в конце концов подумал, что отвлекать его хотя бы и на секунду от руля и дороги слишком опасно, а потому, оглянувшись на бледных, вжавшихся в сидение девиц, тоже вжался поглубже в кресло и предал себя в волю Божью.