Обнаженная натура
Шрифт:
— Паша, знаешь что? — неожиданно спросила Ольга, приложив палец к губам. — Знешь ли что, мой милый дружок? — повторила она тихим страшным голосом.
И Родионов, давно уже ожидавший этого, все понял. Он, не рассуждая еще ни о чем, по одному уже слову «дружок», по интонации, Бог знает по чему, понял с такой беспощадной и бесповоротной ясностью, что все вот здесь и обрывается, и ничего нельзя переменить и исправить, даже если бы она захотела пощадить его хотя бы за этот вот потрясенный вид, за внезапно пересохшие губы —
Он привстал и вновь опустился на стул, положил руки на колени и, слушая нарастающий гул в ушах, сидел так, не шевелясь, застыв, окаменев, не умея освободить горло от внезапной судороги, пока наконец сам организм не прервал ее, чтобы только не сдохнуть от удушья.
— Родионов, что с тобой! Милый мой, что ты?! — из какой-то дальней дали сквозь звон в ушах и шум, звал его испуганный голос.
А его трясло, корежило, билась в груди и рвалась наружу чудовищная, неизвестная ему сила.
Чьи-то суетливые испуганные руки тормошили его, стучали по спине и голос все звал:
— Господи, да что же это?!
Потом он сидел уже пустой, легкий, не чуя себя. Судороги в нем прекратились, только он не мог поднять головы, видел в дрожащем сиянии свои упавшие на колени руки. Какая-то идиотическая ясность стояла вокруг, он отстраненно созерцал остановившуюся жизнь — окно с застывшей, выгнутой порывом ветра занавеской, кусок обоев, угол, где сошлись три линии, а вот и его собственные руки с опрокинутыми ладонями…
— Вот и все, миленький, вот и все… — гладила она его щеки, целовала, легко прикасаясь губами. — Вот и все, Паша. Молодец, умный, славный… — успокаивала она его как малое свое дитя, а он все с той же проницательностью идиота почуял, как она сама испугалась, как сама нуждается в успокоении… А потому притворился нормальным, обычным.
— Что-то, Оля, со мной стало твориться в последнее время. С того самого дня, как я упал под трамвай…
— Испугался?..
— Может быть…
Они еще некоторое время говорили о посторонних и неопасных вещах, и все было как обычно, как в лучшие их времена.
Потом Родионов уснул, забылся…
Пробили часы из комнаты полковника. Медленные четыре удара. Четыре часа утра. Время, когда будят приговоренных к расстрелу, когда просыпаются от тоски алкоголики. Тяжкое и тревожное время.
Ольга ровно дышала, лицо ее было ясно и безмятежно.
Родионов, поднявшись и тихонечко усевшись на краю постели, глядел на ее лицо и не мог наглядеться. Пугливая чуткая тишина стояла в мире и Пашка снова боялся пошевелиться. Порой он замечал по пробегавшей по телу судороге, по движению в собственном горле, что от напряжения забывает дышать, минуту, две…
Через час она проснется, встанет, наденет свое изумрудное платье и уйдет. Родионов, как тогда у Ильюшина, принимался заклинать время, но ничего не получалось. Вот часы из комнаты полковника равнодушно отбили половину пятого. Уже расстреляли, подумал Родионов.
Но он знал, что ему делать.
Он боялся додумать свой план, чтобы не испугаться и не растерять решительности, а потому принялся думать совсем о постороннем. Самый оптимальный путь — не прямая от точки к точке, думал он, осторожно вставая с постели, — самый верный и оптимальный путь должен быть кривым и извилистым, как русло реки… Это самый логичный путь, и самый непредсказуемый…
Подкравшись к стулу, снял со спинки ее невесомое платье и, скрипнув дверью, вышел в коридор. Зашевелилась в аквариуме бессонная лягушка.
Нужно поступать, как поступает рок. Неумолимо, без мыслей о последствиях.
На кухне он зажег духовку, приложил к лицу скользящее ласковое платье Ольги, вдохнул в последний раз родной, сводящий с ума запах, умылся холодным струящимся шелком и — швырнул его в синее пламя.
Через минуту все было кончено. Так же тихо вернулся Родионов в комнату и, дрожа от тревоги и ликования, забрался под одеяло.
Что сделано, того не воротишь, удовлетворенно думал он. Пусть будут крики, упреки, скандал, пощечины, все равно уйти она никак не сможет. Она останется со мной…
Странно, вот я сошел с ума, и осознаю тот факт, что я сошел с ума, значит ли это, что я на самом деле сошел с ума?
Глава 14
Гриша Белый
Сквозь полуприкрытые веки Родионов следил за тем, как Ольга встала, завернулась в простыню и первым делом подошла к овальному зеркалу, которое Пашка в свое время украл в редакции.
Поистине так, подумал Родионов — мужчина, проснувшись, определяет свое место в пространстве и времени, женщина спешит выяснить, как она выглядит…
Ольга озабоченно оглядела свое лицо и легким движением, которое он особенно любил, поправила волосы. Очевидно, она осталась довольна своим видом, потому что обернувшись к Родионову, сказала:
— Родионов, тебе не кажется, что у меня веки припухшие?
— Нисколько! — успокоил Пашка. — Наоборот даже…
— Что значит наоборот?
— Наоборот, это значит, что ты слишком хороша. Чрезмерно. Женщина по утрам должны выглядеть беззащитной и трогательной. Чуть-чуть увядшей…
— Вот как? — удивилась Ольга. — Странная теория. Странный ты человек, Родионов. Я тебя иногда пугаюсь…
Она говорила это, а Пашка, внимательно и напряженно за ней следивший, видел, что глаза ее думают уже о другом — о предстоящем трудном и ответственном дне. О будущем, которого она еще не подозревала. И у меня будет трудный день, вздохнул Павел, суровое утро и долгий тяжелый день… Может быть, часа через два она смирится.