Обнаженная натура
Шрифт:
— На все! — отважился Блин, взял одну карту, другую и скинул на стол.
— Перебор, падла!..
Кучка денег удвоилась.
У Родинова был бубновый туз.
— На все! — решился он, чувствуя свою обреченность, а потому бдительно следя за руками Длинного.
Длинный метнул ему даму пик.
— Еще, — попросил Пашка и получил туза.
— Перебор, — вздохнул он и, порывшись в карманах, вытряхнул на стол все свои деньги.
— Постой, постой, Длинный! — опомнился он. — Сейчас только был этот туз у Блина! Как же он мог попасть ко мне?..
— У
— Пиковый, Паш. Клянусь матерью! — подтвердил честным голосом Блин, отслюнявил толику денег и отправился в ближайшую палатку за вином.
Минуты две посидели молча.
— Паш, опиши мою жизнь, — предложил Длинный, лениво помешивая карты. — Такой роман будет. Такая книжка, Паша! Тебе, естественно, тридцать процентов…
Но Родионов никак не отреагировал на это предложение. Он попадался уже на эту приманку. Как-то раз в поезде, узнав о том, что он сочинитель, точно так же начал разговор случайный попутчик с Западной Украины. Пашка приготовился выслушать увлекательную повесть и, можеть быть, записать ее по горячему следу. Но рассказ попутчика был до того банален, скучен и пуст, что Родионов уже через несколько минут раскаялся, сидел, окаменев от тоски, через слово слушая запутанную длинную историю о том, как подменили новый мешок с комбикормом на мешок старый, залатанный. Подлец шурин не признавался и тогда рассказчик порезал ночью его бредень… «Бредень, бредень, бредень…» — само собою стало повторяться в голове у Пашки, и он сбежал в тамбур от болтливого собеседника, где простоял целый час, надеясь, что утомительный попутчик ляжет спать, но не тут-то было…
— Готово! — радостно доложил Блин, звякая бутылками.
— С тебя, Длинный, еще пять штук… Не хватило, я из своих добавил. — походя соврал Блин, выставляя на стол и распечатывая бутылку водки с очень сомнительной этикеткой.
Пашка пить наотрез отказался, а когда приятели доканчивали бутылку, тихо сказал, обращаясь к Длинному:
— Ты не думай, что я такой дурень, ничего не вижу…
— Ты че, Паш? Точно ведь был пиковый! — перебил Блин.
— Я все равно буду жить по-своему, — твердо пообещал Пашка, не обращая внимания на реплику Блина. — Я все равно буду жить простодушно! Что бы ни случилось.
— Живи, Паша, простодушно, — одобрил Длинный, чуть-чуть скривив уголки губ. — Будем просты, как дети…
— Я хочу жить, по-возможности, простодушно, — повторил Родионов, заметив это движение скептических губ, перекидывающих дымящуюся сигарету.
Старый зэк быстро взглянул на Пашку острыми и умными глазами-буравчиками, чуть прищурился. И было в этом волчьем прищуре какое-то горькое воспоминание о жизни, практический и злой опыт.
— Охота есть, играй в свои игры, — ответил Длинный. — Возможность есть, играй…
— На зоне ему бы трудно пришлось, — сказал Блин.
— Живи, Паша, простодушно, — повторил Длинный.
— Я троих зарезал, — неожиданно вмешался Блин. — Сидели вот так же, в картишки перекидывались, в буру. Дернули меня, я двоих сразу замочил, ушел. Потом вернулся и — третьего. Но не до конца, не насмерть. — Блин растянул
— Зачем, Блин? — не понял Родионов.
— Все равно жизни нет, — объяснил Блин и допил вино из пластмассового стаканчика. — Там мне лучше, привык… А тут спиваюсь только. Цели нет.
— Нет цели, — подтвердил и Длиннный. — Ты, Паш, пиши. По жизни пиши, ничего выдумывать не надо. Пиши по жизни.
Грустно и тяжело зашумел громадный тополь над беседкой, где они сидели. Как-то вдруг потемнело и похолодало, застучали первые капли дождя по жестяной крыше. Фонтанчики пыли, крохотные сухие взрывы побежали по песочнице и сразу же стеной обрушился на землю обильный густой дождь. Все трое замолчали, закутались в пиджаки.
— Нет цели, — через минуту снова сказал Длинный. — Айда, Блин, ко мне, хрена ли здесь сидеть. Пойдем с нами, Паша?
— Нет. — ответил Родионов. — Куда мне за вами… Да и на работу пора.
Дождь стих так же внезапно, как и начался. Еще срывались с листьев крупные капли, но весь тополь озарился очистившимся солнечным светом.
Длинный с Блином, прихватив остатки водки, пропали в черной дыре подъезда. Поднялся и Пашка. Асфальт дымился и быстро высыхал, а когда Родионов добрался до площади у метро, там было совсем уже сухо, точно никакого дождя и не было.
Глава 13
Странная ночь
Ольга позвонила ему на службу, и Родионов подивился ее тактичности, потому что она ни единым словечком не обмолвилась о вчерашнем, точно этого вчерашнего и не было. «Родионов, я приду к тебе вечером. Жди», — сказала она и попрощалась.
Он хотел уйти со службы пораньше, но выдался на редкость хлопотливый и бестолковый день. Его то и дело вызывали к начальству, требовали какие-то справки и отчеты о давно позабытых делах, и справки эти, как на грех, куда-то зашились, расползлись по ящикам стола, затаились между рукописями.
Он отвечал по телефону, два часа выпроваживал цепкого, закаленного в редакционных битвах фельетониста, который пытался всучить ему старые, пятидесятых еще годов фельетоны о колхозной жизни…
Затем явился робкий и немногословный прозаик, который после очень долгих немых препирательств забрал наконец-то свою рукопись романа и пропал, попрощавшись загадочно и туманно:
— У меня с литературой отношения сложились, так сказать, платонические. Так что сами понимаете…
Через минуту после его ухода обнаружил Родионов на краю стола двухтомник, незаметно оставленный этим же прозаиком.
Южаков приходил, всплескивал руками и выхватывал из рукава платок. Уходил, долбя коваными пятками паркет и чихнул на повороте с громким отчаянным криком, согнувшись в поясе, и снова эхо этого крика испуганно металось по лестничным пролетам и этажам…
И не успело затихнуть и успокоиться это эхо, как на пороге возник новый посетитель. С ним Пашка разделался довольно быстро. Впрочем, дело было несложным: посетитель написал «Письмо американскому народу» и просил теперь отправить за счет редакции.