Обнаженная натура
Шрифт:
— Все логично.
— Да… А старуха-то какова?
— Не говори… Мне когда Родионов рассказал, я думала шутит. Оказывается есть такой «синдром Тамерлана». Тот тоже якобы умирал и, лежа в гробу, слушал, что о нем говорят, как наследство и власть делят. А потом оживал и головы резал.
— Молодец, — похвалил Филимонов. — Научиться бы как-нибудь этому «синдрому Тамерлана»…
— Опасно, брат…
— Почему опасно?
— А потому… Оживешь, а тебя уже зарыли друзья-приятели…
— Да, — согласился Филимонов. — Уж эти не замедлят, пожалуй…
— Ну ладно, — сказала Ольга, присаживаясь в кресло рядом с братом. — Дальше-то что делать будем?
— Дальше вот что, — Филимонов встал и принялся расхаживать по ковру. — В это дело никого больше посвящать не следует. Я сперва погорячился, но вижу, что зря… Галамага в СИЗО сейчас и, вероятно, срок ему светит немалый. Ты с этим твоим хахалем завязывай, пустой он…
— Нет, Ильюша… Он не пустой. Я чую… Нищие так себя не ведут. По-моему, он очень тонко прикидывается бедняком. Видишь ли, бедные должны, по всем законам психологии, стесняться своей бедности, особенно, если им приходится встречаться с великолепной женщиной… А ты не станешь же отрицать, что я великолепная женщина… А он ничуть не стесняется. Он ведет себя так, как будто за ним стоят большие деньги.
— Он литератор, поэт, — заметил Филимонов. — Личность ущербная. Это особая порода… Они самодостаточны…
— Самодостаточны! — усмехнулась Ольга. — Вот ты какое слово употребил, надо же…
— Ну да, — продолжал Филимонов. — Маргинал. На что им деньги, когда у них талант есть? Это мы, обыкновенные, простые люди вынуждены себя капиталом подкреплять, а им что… Живут, как птицы небесные. Не сеют, не жнут… Крохами питаются. Так что, кончай с ним.
— Нет-нет, Ильюша, я все точно рассчитала… Не надо только торопиться. Он все равно рано или поздно должен проколоться и проговориться… У меня особый расчет.
— Ты говоришь, что действуешь по расчету. А мне думается, что все-таки, может быть, втайне для себя втюрилась ты в этого писаку… Крепко втюрилась. Вот тебе и не хочется рвать этот роман. И с твоей стороны здесь нет никакого расчета, а одно только чувство…
— Ах, Ильюша, как ты плохо знаешь женщин… У нас это очень даже сочетается, самым естественным и незаметным образом… Я не отрицаю, кое-какое чувство у меня к нему теплится. Но практический расчет и чувство никак не мешают друг другу. Так то, братишка…
— Ну что ж, у тебя есть время продолжить свои психологические изыскания с этим Родионовым. До пожара. Я не спешу, мне еще нужно подготовить бумаги на землю под домом, для собственной застройки. А потом устроим им настоящий пожар — это самый верный способ выселить народ с «объекта», иначе к нему не подберешься. Место хорошее, поставим там гостиницу или ресторан… Но предварительно перероем там все хорошенько…
— Почему ты уверен, что «собака» зарыта именно там? У меня на этот счет очень большие сомнения, Ильюша… Старуха могла куда угодно «их» запрятать, не обязательно под дом…
— Ах, Ольгуша, Ольгуша… — улыбнулся Филин. — У меня,
— Ты что-нибудь узнал новое?
— Ну не совсем новое… Я просто внимательно рассмотрел план дома и все мне стало более-менее ясно. Я теперь знаю почти наверняка, где они…
— Как же ты это вычислил?
— А дедукция на что? — Филимонов победоносно взглянул на сестру. — Слыхала про дедукцию?
— В Шерлока Холмса решил сыграть?
— Нет, Ольгуша. У советских собственная гордость…
— Не трепись, изложи свою дедукцию…
— Печь! — с нажимом произнес Филимонов и замолчал, следя за реакцией Ольги.
— В этом доме, что, печи есть? — удивилась Ольга. — Надо же… Старый какой дом…
— Были газовые печи, — сказал Филимонов. — А осталась печь. Одна. В единственном экземпляре. Без трубы! И именно — только в комнате старухи. Итак, слушай. Дом был построен в конце войны, это дом кооперативный. Розенгольц, между прочим, прописалась и вселилась туда первой, за пару недель до основной массы. То есть, она могла сделать какие угодно переделки и перестройки… Далее… В шестидесятых печи сломали и во всем доме проложили паровое отопление. И вот тут начинается самое интересное, Ольгуша… Старуха наша уперлась как противотанковый еж, дошла до самых верхов партийных, но печь свою ломать не дала. Я читал эти бумаги, Ольгуша: «… ввиду революционных заслуг, а также учитывая возраст и сложившиеся привычки, пойти навстречу и разрешить в качестве декоративного элемента интерьера…» Примерно в, этом роде постановление. С какого, спрашивается, болта, нужна была старухе эта печь? Какой такой «декоративный элемент»? Без трубы! Ну пусть она изразцовая, но изразцы-то самые обыкновенные, белые, гладкие… Не малахит какой-нибудь, не росписи кремлевские… Элемент этот треть комнаты занимает, между прочим…
— Да, — задумалась Ольга. — Это действительно странно. В этом что-то есть… Тут, собственно, особой дедукции и не надо… Но зачем такой сложный план — пожары эти, расселение жильцов… Чушь какая-то! Ты вот что — купи ты у них эту печь! Дескать, для особняка загородного. Прикинься эдаким «новым русским» с придурью и выпендрежем, и предложи им хорошие деньги. На что им эта печь? Они ее тебе с радостью отдадут. Купи, Ильюша… Все равно намного дешевле обойдется, чем по твоему плану.
— Ну, во-первых, я на место это запал. Место живописное, над самой Яузой… Во-вторых, думал я и над тем, чтобы, как ты говоришь, купить… Первым же делом и подумал об этом. Увы, Ольгуша, бойцы мои поглядели на эти изразцы — углы оббиты, пожелтели, все в трещинах, живого места нет. Начни ковырять — и рассыпется все на мелкие кусочки. Можно жильцов вспугнуть, подозрения нехорошие посеять… Зачем, мол, человек такую дрянь покупает? Неспроста… Так что, пожар неизбежен.
— Ну пожар так пожар…