Обнаженная натура

Артемов Владислав

Как-то Юрка Батраков, ворвавшись на кухню с бледными вдохновенными щеками, взмахнул исчерканным листком бумаги и, выдержав трагическую паузу, объявил во всеуслышание, что открыл наконец страшную тайну жизни и смерти. Полковник Кузьма Захарьевич Сухорук, находившийся за спиною у Юрки, весело подмигнул Родионову и постучал указательным пальцем по лбу. Однако, выслушав сбивчивые доводы Батракова, посерьезнел и даже заметил, что «да, факт заслуживает внимания…»

Юра высчитал, начиная от Адама и Евы, что в любой момент времени количество живущих на земле людей равно количеству уже умерших. Он назвал

это «равновесием духа». Впрочем, факт этот оказался математически справедливым лишь при условии, когда в каждой семье рождается четверо детей. Был долгий спор о семьях бездетных и многодетных, о войнах и морах, но Родионову открытие Батракова очень понравилось, была в нем математическая красота. И вообще, математика всегда казалась Павлу самой мистической наукой, со всеми своими бесконечностями, уходящими за пределы космоса, иррациональными числами, бесконечно малыми дробями, когда предмет дробится и дробится, и нет конца этому дроблению, потому что всякую самую мелкую мелочь можно всегда умозрительно разделить на две половинки, а потом еще на две, и еще, и еще…

Бесконечность бесконечностью, думал Родионов, выходя на улицу, но где же, в конце концов, добыть эти бренные деньги? По крайней мере, дома-то их уж точно нет.

В горле было сухо, похмельное чувство скреблось и тревожило душу, а потому само собою вышло так, что Родионов по пути к дому машинально завернул налево в переулок, вспомнив, что где-то там находится пивная палатка, куда водил его однажды Юрка Батраков. Издалека было видно, что там довольно много народу, несмотря на будничный день. И Родионову захотелось хоть ненадолго смешаться с этим потерянным народом, раствориться в нем, найти еще более запутавшегося в жизни человека и, сопоставив в душевном разговоре судьбы, убедиться лишний раз, что всегда найдется человек, который несчастнее тебя самого. В том, что такой обездоленный человек там сыщется не было ни малейшего сомнения. Где же еще ему быть, как не в пивной?

Решив ограничиться только одной, ритуальной бутылкой пива, Родионов отошел от окошечка, оглядел многолюдное людское собрание, ища, куда бы пристроиться, к какому готовому разговору присоединиться.

Он задержался у одного из высоких столиков, где было пустое местечко для него. Двое слушателей глядели в рот третьему — человеку с длинной умной лысиной, торчащей шишом, который громко говорил, помогая себе руками:

— Она, падла, человечьим голосом мне приказывает… Откуда она взялась, курва? С овцу величиной. Зубы, бля, б-р-р… Ты бы видел. Но лучше, конечно, век не видеть…

Родионов заметил, что у рассказчика недостает двух пальцев на руке и быстро пошел к выходу, не желая отягощать душу лишним ужасом. Он двигался в проходе, прислушиваясь к обрывкам разговоров.

— Кьеркегор — дурак! Для меня в женщине главное интеллект… — говорил сизый тип своему приятелю, такому же сизому, тощему и небритому…

— Не-ет, Алик, — невпопад возражал приятель, — бабу мыслью не прошибешь…

— В Америке триста тысяч пидорасов… — донелось из-за следующего столика, но и эта сомнительная статистика Родионова не заинтерсовала, и он вышел во дворик.

В дальнем уголке приметил он подходящую компанию и двинулся туда. Там шел серьезный и горячий разговор, двое приятелей что-то втолковывали третьему,

стоящему к Пашке спиной. Третий был сосредоточен и внимателен. Косо глянул на подошедщего Родионова и подвинулся, освобождая место. Нерусский, отметил Пашка, надо быть потактичнее. Однажды он имел неприятную стычку, когда, выпивая с какими-то горцами, от широты чувств предложил тост за Шамиля. Мигом были выхвачены ножи, оскалены зубы — что-то там у них с Шамилем было запутано, какие-то древние кровавые счеты. Ему больших трудов стоило тогда утихомирить кровников.

— Живи сколько хочешь, не надо денег! — продолжал, обращаясь к нерусскому, белобрысый, пьяненький уже мужичок, сбивая на затылок легкую серую кепчонку. — Я сказал, не надо денег!

— Ну! — согласно кивал его приятель. — В любое время дня и ночи. Мебели особой нет, а так живи, друг!

— Не надо денег! — настаивал белобрысый, хотя никто ему никаких денег и не предлагал. — Для меня деньги тьфу! — плюнул он на землю. — Грязь…

— Хорошо, — согласился нерусский. — Тогда выпивка моя.

— Это да, — обрадовался белобрысый.

— Это само собой, — поддержал и приятель.

Родионов приложился к горлышку и разговор на минуту прекратился. Оба мужика с ласковым одобрением следили за ним.

— Правильно, — похвалил мужик в кепке, когда Пашка, залив первую жажду, наконец оторвался.

— Костыль! — встревоженно позвал незаметно подошедший человек в черном халате и махнул метлой. — Тебя баба в зале ищет, а ты тут…

— Извини, друг, — торопливо проговорил мужик, натягивая кепку на самые брови и поднимая воротник пиджака. — Мы пока скроемся, жди нас через часок. Помни уговор…

Оба приятеля кинулись из дворика и пропали за железными воротами. Из зала вышла во дворик женщина баскетбольного сложения, грозно оглядела пространство и, указав пальцем в сторону ворот, бросилась вдогонку. Павел невольно улыбнулся. Улыбнулся и нерусский.

— Магомед, — сказал он, протягивая руку.

— Павел, — отозвался Родионов. — Откуда сам-то?

— Э, с Востока, — махнул тот рукою в сторону сортира. — Там. Беженец…

— Понятно, — посочувствовал Павел. — Натворили делов со страной…

— Детей жалко, — вздохнул Магомед. — Дети в чем виноваты?

Пашка тоже вздохнул и допил свое пиво. Магомед стоял, опершись локтями о расстеленную газету, чуть раскачиваясь из стороны в сторону в какой-то своей горестной молитве:

— А-ах-ах-ах-ах-ах… — тихо повторял он, будто читая вслух справа налево авангардистский смеховой перевертень. При этом он затравленно озирался вокруг и вдруг предложил:

— Ищу выпить, не с кем. Водка есть, поговорить не с кем. Все злые, спешат… Не любят…

— Ладно, — поколебавшись секунду, согласился Родионов. — Все равно день потерян. Давай, что ли… Поговорим. Может, придумаем что-нибудь.

— Не здесь, — брезгливо ткнул Магомед пальцами в грязную жирную газету. — Там в сквере скамейка есть, я знаю…

Тень сомнения набежала на сердце Родионова, но Магомед уже двигался к выходу, и он поспешил за ним.

Две старухи яростно сцепились из-за оставленной им пустой бутылки. Драматический эпизод жизни, схватка за существование, неизвестно чем закончившаяся, ибо Пашка выбежал уже из ворот, догоняя уходящего беженца.