Обнаженная. История Эмманюэль
Шрифт:
После развода я пристрастилась к настоящему мягкому наркотику, эффективному антидепрессанту, необходимому для поддержания душевного равновесия, — мыльным операм, многосерийным телероманам на розовой водичке.
Эти сериалы, изысканно легкие и однообразные, провожают меня ко сну и будят по утрам вот уже два десятка лет. Я стала фанаткой этих сказок на заходе солнца, этих элегантных хитросплетений разных судеб, за которыми слежу с увлечением. Мои близкие надо мной смеются, и я смеюсь вместе с ними, но привычке не изменяю.
И снова я одна-одинешенька в необъятном Лос-Анджелесе, разговариваю только со своими картинами.
Я
Я улетаю в Европу сниматься в новом фильме.
Босиком по траве, прихваченной белым инеем. Ногам больно, но я терплю молча, словно заслужила такое. Длинные вымокшие волосы ниспадают кольцами. Мне холодно, я бегу. В густом тумане не видно ни зги. Свет рождается рассеянным. Как ориентироваться в этой английской деревне, где нет солнца? Рассветы тут сумрачные, и я ненавижу крики сов, от которых меня бросает в дрожь.
Я снова встречаю Джаста Джекина в 1981-м, я его леди Чаттерлей. Сцена необычная, сильная. Мне предстоит кричать на бегу, вот задачка-то!
У меня истерический монолог: «Я одержимая! Я одержимая!»
Исторгнуть из себя этот крик значит — выплеснуть ярость, зарядиться новой энергией. Возможность пробудить деревенскую тишь с ее лицемерной гармонией наполняет меня ликованием.
Я одержимая… Одержимость любовью, которая от меня бегает, — современная басня, проклятие обнаженной женщины.
Съемки «Любовника леди Чаттерлей» начинаются невесело. Я приехала из Лос-Анджелеса, где моросящий английский дождик идет только из пульверизатора. В Англии небо каждое утро опускается еще ниже, чем накануне. Туман подолгу клубится над землей. Это меня изматывает. Я тоскую, работаю.
— Шампанского!
— Нет, дорогуша, чаю!
Элайн приехала со мной. Видя, что я слаба как никогда, она проявляет ко мне заботу. Приходит будить меня каждое утро в шесть часов — именно тогда, когда сон в самом разгаре. Поднимает меня нежными словами, энергичными и забавными: «Hello, sweat heart! Come on! Get up! Don't be lazy. The sun is not shining this morning, like yesterday, like the day before… Who cares? Me!» (Привет, душенька моя, привет, дорогуша! Давай-ка вставай, нечего лентяйничать! Сегодня утром солнца опять нет, как вчера и позавчера… Что, всем на это плевать? Только не мне!)
Всюду со мной моя русская куколка, всегда сильная и выдержанная. Чтобы прогнать скуку, Элайн целыми часами вяжет, периодически поднимая глаза, чтобы посмотреть, как там я. Она согревает меня своими вещами и преподносит шотландский плед из поярковой шерсти, раздобытый ею в деревне.
— Какие великолепные цвета, правда?
У Элайн всегда полным-полно идей. Она взялась лечить меня чаем. Энергично вливает в меня чай с медом литрами, и я пью, только чтобы угодить ей.
— Вот и славно, лапочка!
Она разговаривает по-матерински.
Злоупотребление чаем и охлажденные ноги возвращают меня к жизни.
Я обращаю внимание на Андре Джауи, продюсера с внешностью прекрасного принца, меня забавляет его фамилия: «Хелло, мистер Одни Гласные!»
Андре высокий, изящный, динамичный. Он мне нравится, и он меня подбирает. Я отношусь к этой связи как к последней в жизни. Надеюсь. Верю, что союз возможен, верю во взаимность. Прекрасные съемки, прослоенные романтическими, сближающими, красивыми свиданиями с Андре.
В последний
— Еще короче, пожалуйста!
Она клянется, что мне так идет. Ну и поглядим. Бай-бай, леди Чаттерлей и ее букли принцессы. Я сбрасываю это одеяние. Хочу отметить конец работы, увидеть любовь при настоящем дневном свете.
Андре ненавидит мой новый облик. Но не только в волосах дело. Я растоптала собственный шарм. Он выбрасывает меня из своей жизни, в точности следуя обычаям киношников — ведь фильм окончен. Каждый новый разрыв угнетает меня больше предыдущего. Я люблю Андре сильнее, чем он меня ненавидит. Мне не вынести новых расставаний. Уйти в самый темный угол и сказать себе, что тебя больше не любят, ты больше не нужна — невыносимы эти «больше». Всему должно быть объяснение. Разрыв стал для меня тяжелым ударом. Мне необходимо продолжение, тянущаяся ниточка. Что, вправду ушла любовь? Мне бы хотелось, чтобы все, кого я любила, оставались в поле моего зрения и не уходили далеко. Ведь они возникали как поиск мечты, любезно откликаясь на мой зов. Зачем разрывать? Зачем приводить ослабевшую любовь к необратимому концу? Я люблю тебя меньше прежнего, мое сердце при виде тебя бьется ровнее, но ведь я тебя еще люблю — уже не так сильно, но ведь люблю.
Exit, Сильвия, выходи. Он не любит меня и никогда не любил. Все чепуха. Я просто трофей, must fuck. Позанимаемся любовью с Эмманюэль, опытной жрицей наслаждения, и пойдем домой. Пусть она верит в любовь, пока идут съемки. Мы ее поимеем, усталую и пьяную, на все согласную, а потом — хорош. Поигрались, и будет.
В те годы я искала любви, хотела ее, мечтала о ней. Я устала от самой себя. Я начала думать, что одиночество — мой неотвратимый удел. Мне нужен был кто-нибудь, нужна была связь, мне не хотелось больше играть. И я прониклась странным убеждением, что любовь публики — этот великодушный порыв, которого я так желала, — несовместима с любовью мужчины. Единственного мужчину всей жизни разрывает на кусочки несокрушимая волна всеобщей любви. Бессильная, я осознала губительные последствия желания, вознесенного над любовью. Не обречена ли я быть всего лишь желанной, вызывать только короткие и сильные вспышки мужской страсти?
Умирают ли оттого, что не нашли любовь?
Не я. Если я умру, то от реальной, а не придуманной беды.
Умереть от любви… Какая все-таки красивая смерть, полная романтики, словно в женских историях, какие бывают только в кино!..
Я вспоминаю Бетти. Это случилось в отеле, еще до пансиона, мне было лет десять. Я навсегда запомнила лицо этой женщины и ее руку… Бетти приехала погожим весенним днем, у нее была красивая улыбка…
— Уж сорок-то ей точно есть, — призналась мне тетя Алиса, которая всегда незаметно обследовала всех на предмет возраста. Тете Алисе нравилось угадывать следы, которыми время отмечает лица других, и она говорила мне, что редко ошибается.
Бетти среднего роста, волосы средней длины, все в ней кажется средненьким. Темные волосы, белая кожа, не сходящая с лица миленькая улыбка говорят о ней столько же, сколько и всегда поблескивающие в глазах слезинки. На ней трикотажный кремовый дамский костюм и длинный коричневый шелковый шарф, расшитый разноцветными сердечками.
— Это мой талисман! — бросает она, залихватски закидывая шарф за плечо.
— Вы к нам надолго? — спрашивает тетя.
— Не знаю, но достаточно…