Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже

Филатов Лев Иванович

Тарасов, выступая с позиции силы, предъявлял Эпштейну, который занимал позицию слабого, обвинение в том, что его команда играет «неправильно». Тарасов проповедовал хоккей атакующий, когда команда ни­кого на свете не опасается, большую часть любого матча проводит в наступлении. Тарасовский ЦСКА так и играл, такой игрой он добыл себе первенство дома, признание за рубежом. А «Химик», видите ли, не желает играть в том же ключе и ищет, как бы ему защититься от прославленных чемпионов, а при слу­чае, исподтишка, их запутать и обмануть. Эпштейн со своей подмосковной командой разработал способ иг­ры, называемый «игра от обороны», когда за игроками противника устанавливается неусыпный надзор, когда их навязчиво и надоедливо

преследуют, когда команда первым делом гасит пламя атак на свои ворота, а по­том, сбив противнику игру и дыхание, норовит извер­нуться и нанести несколько ударов.

И мало-помалу — круговая оборона, два игрока, как постовые, на «пятачке» у своих ворот, бесконечные прижимания шайбы к борту, чтобы выиграть время и погасить темп, ужесточение силовых столкновений, замедленные смены игроков. Все это меняло облик хоккея. На льду становилось тесно, как на узком пере­крестке в часы пик. Даже на слух стал другим хоккей: вместо четких синкоп сухих щелчков по льду и шай­бе — глухие удары тел о борта.

Как бы мы ни относились к этим переменам, проис­ходили они не по чьей-то злой воле. Одна из вечных игровых загадок: как нам, будучи похуже, обыграть тех, кто получше? А хоккей — из игр крайне чувст­вительных к доматчевому соотношению сил. К тем, кто слывет посильнее, победа является обычно сама собой, рано или поздно. Скромный «Химик», навер­ное, остался бы приговоренным к заурядности, если бы не взялся за разгадку. И команда, из которой постоян­но (и до сих пор) выхватывали лучших игроков, где всегда много «приготовишек», тем не менее благодаря паутине, сотканной Эпштейном, иногда покусывала ЦСКА, две трети игроков которого — в сборной стра­ны. Тарасов был убежден, что козни Эпштейна созда­ют игру второго сорта, тянут хоккей назад. Он призы­вал всех играть так же смело и твердо, как ЦСКА, — это, мол, столбовая дорога. Эпштейн посмеивался: «Нет уж, дудки, нам так играть против заведомо более сильных — все равно, что поднять руки вверх. Мы хотим побеждать, для того и существуем. А как побеж­дать — это наше дело». Когда «Химику» не удавался его «паутинный» вариант, он бесповоротно, иногда с двузначным счетом, продувал, а если удавался — то мог выиграть «чуть-чуть» или же «сбежать» на ничью, приобретая драгоценнейшее очко.

Не думаю, что одного из участников дискуссии следует объявить человеком передовых взглядов, а другого — отсталых и вредных. Дискуссия была рож­дена хоккейной явью: в рамках любого турнира сосу­ществуют команды разной силы, разных возможно­стей. Одно из несовершенств хоккея, на мой взгляд, как раз и состоит в том, что в нем чересчур много матчей, результат которых мы знаем наперед. Эпштейн был, возможно, первым из тренеров, дерзнувшим замутить воду. Позже его идеи получили права граж­данства, «игру от обороны» не раз видели мы на мировых чемпионатах. Бывало, наша сборная, играв­шая по Тарасову (сменивший его в ЦСКА и в сборной Виктор Тихонов выдерживает ту же линию), терпела поражения, проведя весь час игрового времени на по­ловине поля противника.

Тарасов, этот архиреалист, вдруг оказался одино­ким идеалистом. Позиция у него была красивая. Но она — для той команды, которая заведомо сильнее остальных. И потому для этих остальных — не пример для подражания. Да и эволюцию игры не повернешь декларациями.

Я умышленно упомянул, что участники той ди­скуссии — люди футбольные, их спор — из футбола. Тарасов был близок к знаменитому ЦДКА после­военных лет, почитал, как младший, как ученик, его тренера — Бориса Аркадьева. А армейские футболисты в те сезоны, зная себе цену, выходили на поле с от­крытым забралом, считая своим предназначением пе­реигрывать, атакуя, что им и удавалось. Эпштейн состоял в «Локомотиве», эта команда жила, подобно хоккейному «Химику», по принципу: не до жиру, быть бы живу.

Так что обе спорящие, конфликтующие

стороны ориентировались на свои футбольные воспоминания. В футболе неравенство в классе совсем не обязательно выразится в результате одного матча — итог любой встречи гадателен. И сама игра сложнее, и давным- давно разработана оборонительная тактика. И вполне естественно, Эпштейн свою хоккейную разгадку искал по аналогии с футболом.

Назвав Тарасова идеалистом, таким же вижу и Эпштейна. У обоих были благие намерения, оба по-свое­му пеклись о будущем хоккея, видимо, смутно чувст­вуя, что в игре скоростной, дух захватывающей, при­влекшей к себе симпатии зрителей, далеко не все ясно и благополучно.

Да, как ни странно, хоккей живет трудно. Его сча­стьем было, что он прижился и понравился в нашей стране. Представьте так называемый мировой хоккей без советских команд. Пусть существовала бы Наци­ональная хоккейная лига в Канаде и США, как и сей­час, сама по себе. А команды европейских стран разыг­рывали бы потихонечку свой чемпионат, и выглядел бы он незаметным, провинциальным. Да и то удиви­тельно, что спустя сорок лет после появления хоккея в СССР на мировой арене все те же действующие лица: Чехословакия, Швеция, Финляндия. Завели хоккей в ФРГ, но силу набрать он никак не может. Из года в год одни и те же противники. Среди них сборная СССР выделяется подобно тому, как в нашем клубном хоккее — ЦСКА. Турнир, заведенный по подобию фут­больного и носящий громкое название Кубка евро­пейских чемпионов, для ЦСКА превратился в разно­видность приятного туризма.

Совсем удивительно, что хоккей прямо-таки томит­ся, изнывает из-за того, что в нем не выработаны понятия о добре и зле. Громко сказано? Что ж, раз­беремся. Все знают, что в ходе матча возможны самые вульгарные потасовки, один на один и групповые, что при этом наотмашь бьют в грудь и по лицу, сваливают с ног. На первый взгляд, кулачные схватки караются, для чего служит скамья штрафников. Но послушаем в этот момент телекомментаторов: «Ну вот и осложне­ния», «Не надо было горячиться», «Это лишнее», «Су­дьи сейчас разберутся и наведут порядок».

На судей смотреть жалко. Они в отцы годятся хоккеистам, а вынуждены нырять в схватку, разни­мать, оттаскивать, рискуя получить нечаянную зубо­тычину. Потом их еще и обвинят за то, что не до­глядели, не приняли мер вовремя. Хоккеисты медлен­но разъедутся с чувством исполненного долга. Двое, по одному из каждой команды, кого судья признает зачинщиком, усядутся ненадолго на скамью, и их по­кажут крупным планом на телеэкранах. Комментатор им сочувственно вслед: «Теперь можно успокоиться». И инцидент исчерпан, игра продолжается.

В зале возбуждение, пересуды, смех, словно только того и ждали. Для некоторых хоккей без драк пусто­ват, пресен. Если свалка приобретает облик скандала, произносятся обличительные речи. Но все равно, в сле­дующем матче всех, кто махал кулаками, мы увидим на льду.

Расследование происшествий — занятие бесполез­ное. Кто-то начал, кто-то ответил, другие вступились. Но большей частью все участники заварушки считают себя не только правыми, но еще и молодцами, посто­явшими за себя, за товарищей, за команду. Да и тре­неры так называемые бойцовские качества хоккеистов проверяют по их умению «дать острастку».

Так ведется исстари, в играх любого уровня. К это­му все привыкли. Что бы ни говорили блюстители хоккейного порядка, всем известно, что игрокам не возбраняется подраться. Если представить, что у хок­кеистов действовал бы футбольный кодекс, после двух- трех матчей некого было бы выпускать на лед.

Кивают на канадцев: им, изобретателям хоккея, присущи драчливость, буйство, распущенность. Но ка­надцы играют и в футбол: видели мы их на Олимпий­ских играх, на чемпионате мира, и ничего плохого сказать нельзя, послушны, как миленькие, всем фут­больным запретам.